А смоленский тракт, ведущий к «первопрестольной», из века в век оставался самой беспокойной дорогой страны. Кого только не приманивало к стенкам Москвы, при этом с одной и той же целью! В 1812 году, как понятно, по этой дороге пошли французы
«Скажите, чтоб добраться до Москвы, какою лучше идти дорогой?» — разыгрывая простачка, спрашивал Наполеон российского посланника Балашова.
В ответ прозвучало: «Карл XII шел через Полтаву». Это, естественно, не вразумило, хотя и засол в Рф Коленкур, отлично знавший российских, также не рекомендовал императору решать прогулки по смоленскому тракту без приглашения владельцев, да еще с полной боевой выкладкой. Но, несмотря на это, Наполеон был убежден, что поход на Москву займет менее месяца. И ему верили. Очень уж искрометно, во всяком случае, в сознании обычных боец, обстояли дела у богоподобного правителя, чтоб колебаться в очередной воинской удаче. А поэтому 12 июня 1812 года, когда бойцы «Великой армии», форсировав Неман, ступили на российский сберегал, никому из их не приходило в голову, какой жребий им уготован.
25 августа. Намедни
...Передовые полки российской армии подошли к Бородину около 10 часов утра 22 августа. Сзади было практически два с половиной месяца отступления от западных границ Рф — с боями, кровью и потерями. Генеральная стратегия командования — сберечь армию — осознания в этой самой армии не находила.
«Что наша Наша родина — мама наша — произнесет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам?» — гремел Багратион, грозясь сбросить мундир. От позора. От бессилия. И не он один. Врачи разводили руками, не находя разъяснений повальным заболеваниям боец, «отличным по собственному нраву от обыкновенных». Как будто мор поселился в угрюмых колоннах, идущих в сторону Москвы. Но вот когда стали около Бородина, все успокоились, ибо сообразили — быть делу.
Первыми на Бородинском поле появились инженерные войска. Бородино быстро теряло мирный вид. Население, укладывая манатки на тележки, отчаливало кто куда. Копали рвы, делали насыпи и укрепления, рассчитанные на радиальную оборону.
И хотя поле готовили к бою все три денька с вечера до рассвета, далековато не все, что было задумано, удалось сделать в полном объеме. Другие рвы оказались так неглубоки, что не могли защитить боец. Шанцевого инструмента не хватало. А ополченцы, присланные на выручку, и совсем оказались никчемными: их не снабдили даже лопатами.
Обеспокоенный таким положением дел, Кутузов издал приказ «об оплате за производимые работы по укреплению позиции». Из экстраординарных сумм велено было выдавать по 10 копеек медью всем, применяемым на строительстве укреплений бойцам. Эту маленькую денежку находили позже в кармашках убитых...
Французы появились у Бородина 24 августа. С колокольни местного храма Рождества Богородицы, где у российских находился наблюдательный пункт, было отлично видно, как «три железные реки текли практически в ровненьком меж собой расстоянии. Наполеон — в центре, прямо на Бородино...»
«Впереди конницы вражеской, еще бессчетной, суровой, блестящей, на статном крутом жеребце рисовался наилучший наездник французской армии. По наряду его, живописно-фантастическому, узнавали в нем короля Неаполитанского», — вспоминал свидетель. Но не только лишь маршал Мюрат, любитель красивого антуража, — вся многоликая армия Наполеона, которую он направил по смоленскому тракту: бельгийцы, поляки, немцы, итальянцы, голландцы, португальцы, испанцы и иная — всяк в собственном мундире, являла собой впечатляюще парадное зрелище. «Две армии стали на этих полях, одна перед другой, — писал В.А. Жуковский. — В одной — Наполеон и все народы Европы, в другой — одна Россия».
25-го на рассвете Наполеон через подзорную трубу пристально изучал размещение российских войск. Донесения разведчиков уверили его в том, что главный удар нужно нанести по левому плохо укрепленному флангу. Прорвать боевой порядок, разрезать его и, оттеснив войска, убить их по частям.
Достаточно скоро последовало напутствие правителя: «Воины! Вот схватка, которого вы столько вожделели. Победа находится в зависимости от вас».
Кутузов ранешным днем такого же денька объезжал армию на собственных дрожках. Обычного приказа по войскам не последовало. Задачку на завтрашний день главнокомандующий разъяснял без пафоса: «Каждый полк будет употреблен в дело. Вас будут сменять, как часовых, каждые два часа. Надеюсь на вас. Бог нам поможет. Отслужите молебен».
Повдоль рядов пронесли икону Смоленской Божьей Мамы, спасенную из пылающего городка.
Кутузов, сдернув фуражку с седоватый головы, тяжело погрузился на колени. За ним его генералы: Багратион, Барклай, Платов, братья Тучковы...
Многим вспоминалось: после молебна схлынуло психологическое напряжение. Видимо, «все закончили почитать себя земными, откинули мирские заботы и стали как отшельники, готовые к бою насмерть... Раз обрекли себя на смерть — никто уже не задумывался о последующем дне».
Генерал Дмитрий Сергеевич Дохтуров сел играть в бостон. Вокруг стояли с энтузиазмом наблюдавшие за сим офицеры. Бойцы чистили орудие, точили клинки...
26 августа. Денек Бородина
Если даже представить, что когда-нибудь все свидетельства свидетелей, поверенные бумаге, войдут в исторический оборот, то тогда и чуть ли хроника «дня Бородина» будет полной. Навряд ли мыслимо отразить потрясающую, то и дело меняющуюся картину схватки, настолько долгого и настолько кровопролитного.
И все-же в общем водовороте событий выделялись два очага, два, как их называли, «действующих вулкана», на которые была изготовлена особенная ставка командования и где битва носила беспримерно жестокий нрав.
1-ый из их: Багратионовы флеши — укрепления на левом фланге российской армии, принявшие на себя главный и неоднократный удар противника. 2-ой: самая высочайшая точка поля, курган естественного происхождения, превращенный в отлично укрепленный бастион и сильную огневую точку, — так именуемая батарея Раевского. Бои за два этих укрепления почти во всем обусловили не только лишь весь ход Бородинского схватки, да и его итоги.
В прохладных предрассветных сумерках пн. 26 августа 120-тысячные российские полки встали под ружье.
Около 6 часов утра с французских батарей заговорила артиллерия. Российские пушки открыли ответный огнь. Эта суровая увертюра была коротка. «В 5 минут, — писал участник битвы Федор Глинка, — схватка было уже в полном разгаре... Ядра визжали пролетными вихрями над головами. Гранаты лопались».
На левом фланге российской армии находилась 2-я Западная армия под командованием генерала от инфантерии князя Петра Ивановича Багратиона. Для защиты флешей он сначало выделил 8 тыщ человек, которые и повстречали первыми французов. Те же двигались плотными рядами, как будто вырастая из еще нерастаявшего тумана.
При сближении приблизительно на 100 метров неприятеля встречал град ружейных пуль. Бойцу тех пор для того, чтоб приготовить ружье к бою, требовалось выполнить… 14 операций, на счет пятнадцать следовало — «Пли!» Чтоб попасть в грудь противника, целились в кивер.
После первой, хоть и отраженной, атаки стало ясно, как решительно настроен противник. Пехотные полки флешей готовились к отражению новейшей, и в 6.30 она началась. Маршал Даву спешил выполнить приказ Наполеона как можно быстрее взять эти укрепления. Конкретно тут он желал прорвать оборону противника и, расчленив его, уничтожать по частям.
Сначала Наполеону казалось, что для выполнения этой задачки полностью хватит 2-ух пехотных дивизий. Но 2-ая атака, уже поддержанная артиллерией, также была отбита.
Получив это весть, Наполеон бросил на флеши 30 тыщ человек при 160 орудиях, 3-я по счету атака велась с двойным приемуществом французов. Численный перевес посодействовал им продвинуться вперед — часть флешей была занята. После полуторачасового боя российские кирасиры, пришедшие к 9 часам утра на помощь товарищам, принудили французов отступить на начальные позиции.
4-ая атака началась около 10 часов утра. Ожесточение схватки нарастало, кавалерийские корпуса французов, поддерживая наступающую пехоту, с обезумевшим напором устремились на флеши. Багратион нес большие утраты. На помощь ему были посланы два полка под командованием генерала Александра Тучкова. И здесь наступил критичный момент боя. Флеши оказались занятыми противником. Меж тем средняя из их представляла для российских необыкновенную ценность: расположенная уступом, невидимая со стороны противника, а поэтому необстреливаемая, она служила опорой для наших контратак. Возвратить ее было нужно хоть какой ценой.
Но ураганный огнь противника одну за другой замертво укладывал солдатские колонны — атаки российских захлебывались.
Тогда Тучков, схватив знамя и обернувшись к своим пехотинцам, кликнул: «Ну что все-таки вы, ребята, трусите? Тогда я один пойду!» — и бросился вперед. Но успел сделать только пару шажков...
Меж тем смерть возлюбленного командира как будто возвратила поредевшим полкам былые силы. Атака, стоившая жизни генералу Тучкову, была отражена, а французы выбиты из флешей.
Наполеон, обескураженный тем, что российские не только лишь держат оборону, да и повсевременно штурмуют, кидал на этот клочок земли дивизию за дивизией. А Багратионовы флеши, как будто жернова, перемалывали их одну за другой.
Французский генерал Пеле потом писал о заступниках флешей: «Посреди открытой местности и картечь нашей артиллерии, и атаки нашей кавалерии и пехоты наносили им большие уроны. Но пока у их оставалось хоть сколько-либо силы, эти храбрые бойцы опять начинали свои атаки».
В 11 часов 30 минут французы начали свою еще одну атаку. Фамилии генералов, брошенных на полуразрушенные уже флеши, не нуждаются в наставлениях: Даву, Ней, Жюно, Мюрат. Их поддерживало неограниченное количество артиллерии — более 400 орудий, практически половина из того, что Наполеон имел при Бородине. Численный перевес был на стороне французов.
«Наши дрались как львы: это был ад, а не схватка... Стенки сшибались и расшибались, и бой рукопашный бурлил везде. Штык и кулак работали неутомимо, иззубренные палаши ломались в кусочки, пули сновали по воздуху и пронизывали насквозь, — писал участник схватки. — И над этим полем погибели и крови, затянутым пеленою разноцветного дыма... ревели по стонущим окрестностям большие батареи».
Если читать подобные описания без торопливости, даже самое вялое воображение способно полностью видимо воспроизвести эту ужасную сечу под полуденным августовским солнцем. Тогда и веришь всем запечатленным свидетелями деталям: и тому, что кавалерия не могла передвигаться из-за груд тел, громоздившихся друг на друге, и тому, что земля утомилась впитывать кровь, и тому, что тут уже не было никаких различий меж князьями и холопами, начальниками и рядовыми — 10-ки тыщ людей «один на один с бешенством отчаяния» дрались штыками, прикладами, тесаками, камнями, кулаками, дрались до последнего дыхания.
Во время этого боя осколком гранаты был смертельно ранен князь Багратион, возглавлявший контратаку российских. Известие об этом ввела защитников флешей, а потом и всю армию в реальный шок.
И это могло кончиться катастрофой. Кутузов, понимая это, послал на смену прежнему командующему генерала Д.С. Дохтурова, того самого, который играл в бостон намедни битвы. «...В пожар и смятение левого крыла, — писал Ф. Глинка, — въехал человек на усталой лошадки, в поношенном генеральском мундире, со звездами на груди, росту маленького, но сложенный плотно, с чисто русскою физиономией, и среди смертей и ужасов разъезжал спокойно».
Недаром Дохтурова называли «железным». Кутузов знал, кого отправляет к обезглавленному, измученному войску. «Рекомендую Вам держаться до того времени, пока от меня не воспоследует веление к отступлению». И Дохтуров, которому было отказано в подкреплении, держался. Он смог под непрекращающимся огнем отвести войска на прибыльные позиции, не дав французам порвать российский фронт даже при оставлении флешей.
Этот шаг борьбы на Бородинском поле истребил «такое страшное количество отборных французских войск, что и маршалы, и Наполеон очевидно узрели, до какой степени нерентабельно совсем положить здесь же, на одном только этом участке фронта, все наилучшие силы, без которых нельзя будет целенаправлено использовать конечную победу, даже если и получится ее удержать».
27 августа. После схватки
Ночной осмотр Бородинского поля произвел на Наполеона ошеломляющее воспоминание. Объехав позиции российских, правитель увидел, что двинуть их с места при всех адских усилиях его армии фактически не удалось. Впору было спросить себя самого: «Где моя армия, поставившая на колени Европу? Почему все случилось не так, как было задумано?» Отлично еще, что он устоял перед искушением пустить в ход гвардию — собственный последний резерв.
...Когда при Березине карета со всеми вещами и бумагами маршала Бертье попала в руки казаков, то посреди различных документов был найден приказ, отданный Наполеоном поздним вечерком 26-го. Вот его текст:
«Французы!
Вы разбиты! Вы позволили покрыть себя бесчестьем и позором. Только одною кровью русскою вы сможете смыть это пятно! Через два денька я вновь дам схватка, еще больше кровопролитное, ежели вчера. Пусть погибнут в нем трусы, я желаю командовать только храбрыми.
Наполеон».
Но это было нереально. Пороха и пуль у боец Наполеона оставалось всего на несколько залпов, и восполнить припасы в течение 2-ух дней он никак не сумел бы.
Сначала французы были так измотаны, что даже не преследовали российские полки, отходившие к Можайску. Печать трагизма для российских на этот отход, непременно, накладывало то событие, что транспорт для покалеченых, о котором Кутузов столько раз молил градоначальника Москвы графа Ростопчина, прибыл очень поздно. Тыщи еще живых, но искалеченных так и остались лежать на Бородинском поле.
Но уже в полдень 27-го маршал Бертье отдал приказ авангарду Мюрата преследовать российских, остановившись в 7 — 8 милях от Можайска. Осознав, что французы организовали погоню, Кутузов поставил перед казачьим атаманом Платовым задачку: занять позицию перед городом и удержать неприятеля. Но Платову не удалось выполнить задание до конца. А поэтому из-за скорого отступления из Можайска эвакуация покалеченых из городка была очень затруднена. Опасение принять навязанный бой в городке принудило русскую армию стремительно продолжить марш к Москве. Тяжелораненых, в особенности тех, что с ампутированными ногами, пришлось бросить в Можайске. Француз-офицер Цезарь Ложье отмечал, что «город был практически запружен ранеными, их было до 10 000». Эта цифра бытует и в других документах. И.П. Липранди, настаивая на том, что покалеченых было все-же меньше, отмечал: «Они практически все погибли, не только лишь от неимения помощи, да и с голоду, которому подвергались и французы». Стршная картина стала перед французом — доктором Де ла Флизом. Он записал, что в поле, примыкавшем в городским садам Можайска, высилась пирамида трупов — до 800 тел, — собранных по распоряжению коменданта городка для сожжения. «Тут были российские и французы», — утверждал он.
Меж тем Бородинское поле оставалось в том самом виде, каким застала его ночь после битвы. Только стон утих — раненые перевоплотился в мертвых. «В этом могильном запустении лежали трупы, валялись трупы, ужасными буграми громоздились трупы», — писал Ф.Глинка.
Опасаясь по весне вспышки эпидемии, власти решили приступить в расчистке поля. С близлежащих деревень собрали фермеров, чтоб решить дело. Но захоронить закостеневшие, сцепленные вместе тела не представлялось вероятным. Только маленькую часть павших засыпали во рвах укреплений. В главном же рыли котлованы, разводили в их костры и, сгребая мертвых крюками, сжигали их в этих братских могилах. Если веровать А.И. Михайловскому-Данилевскому, земля Бородинского поля приняла таким макаром тела и пепел 58 521 человека. Лошадиных трупов насчитывалось 34 472.
Когда Наполеон вошел в Москву, то заместо осеннего листопада он обязан был следить пламенный смерч, в каком, заблудившись в лабиринте улиц, он чуть не сгорел сам. Бойцы, посылаемые за провиантом в окрестные деревни, ворачивались без оного либо не ворачивались совсем. На очах у правителя армия преобразовывалась в скопище мародеров. И что ужаснее всего, местность вокруг Москвы стопроцентно контролировалась партизанами.
Наполеон ощущал себя в мышеловке, которая вот-вот захлопнется. 23 сентября он послал главнокомандующему российских войск предложение о перемирии. Письмо заканчивалось таким пассажем: «…молю Всевышнего, чтоб Он хранил вас, князь Кутузов, под Своим священным и благим покровом». В ответ Миша Илларионович недвусмысленно отдал осознать, что столичному погорельцу есть смысл просить Всевышнего о чем-либо более насущном… себе. Перемирия же не будет. Будет война.
Наполеон не мог не осознать, что эхо Бородина догонит его всюду на этой земле. И Москва была тому излишним подтверждением. Покинув столицу, он отступал по разоренной Смоленской дороге.
Бородинское схватка, которое Наполеон именовал «битвой гигантов», осталось в его памяти как нечто роковое, над чем его воинский гений был не властен.
Сосланный на полуостров Святой Лены, он ворачивался памятью к своим пятидесяти баталиям и утверждал, анализируя их ход и итоги: «Самым страшным было то, которое я отдал под Москвою. Французы проявили себя в нем достойными одержать победу, а российские стяжали славу быть непобедимыми».
Правитель французов, а за ним и его сограждане всегда называли событие 26 августа не по другому как «битвой под Москвой». Слово «Бородино» они так и не выучили. Вобщем, на огромных картах мира и нет такового наименования
Предвестие
Во всей большой массе людей был человек, для которого слово «Бородино» было много особенного катастрофического смысла. Александра Тучкова — 1-го из 5 братьев — генералов российской армии называли Тучковым Четвертым. Романтичный красавчик «со станом Аполлона», склонный быстрее к научным занятиям и литературе, он все же еще ребенком был зачислен в артиллерию — Тучковы сызвека носили мундир.
В одном из столичных домов, еще будучи полковником, Тучков увидел даму, без которой скоро не представлял собственной жизни. Маргарита Ласунская, урожденная Нарышкина, измученная плохим браком, тоже полюбила его.
Маргарита достигнула развода, ее предки же категорически отказали посватавшемуся Тучкову. Только через четыре года Маргарите и Александру все-же удалось пожениться.
Как будто предчувствуя, сколь недолгим окажется их счастье, Маргарита аккомпанировала супруга во всех походах, переодевшись в мужской костюмчик. В 1811 году в дороге у Тучковых родился отпрыск Николай.
До войны полк Тучкова, уже генерала, был расквартирован в Минской губернии. Когда они отступали к Смоленску и стало ясно, что тут будет «дело», Александр посадил супругу и отпрыска в карету и выслал домой, в Москву.
А незадолго ранее приснился Маргарите странноватый сон. Она лицезрела себя в незнакомом городке, на стенках которого, куда бы она ни бросила взор, появлялась сочащаяся кровью надпись: «Твой супруг пал в Бородино». Маргарита в страхе разбудила супруга. «Бородино, Бородино — где это?» Чтоб успокоить супругу, Александр взял карту, и с зажженной свечой в руке они напрасно находили это заглавие. «Это, наверняка, в Италии, Маргарита. А мы с тобой в Рф. Не беспокойся и спи...»
ОПОЛЧЕНЦЫ И СВЯЩЕННИКИ
Александр I обратился ко всем россиянам с призывом жертвовать собою «для надежнейшего охранения Отечества». В ополчение мог вступить каждый без различия сословий и занятий. Эта мера была принужденной. Общая численность постоянных войск составляла 590 тыщ человек и была очевидно недостаточной для противоборства «Великой армии». В самый маленький срок численный состав народного ополчения был доведен до 420 тыщ.
В годину наполеоновского нашествия Святейший Правительствующий Синод принял беспримерное постановление о разрешении семинаристам восполнить народное ополчение.
Такой был ответ на призыв правителя.
В действиях против французов, и а именно в Бородинской битве, ополченцы сыграли значительную роль.Сначала это касалось спасения жизни покалеченых — конкретно на ополчение была возложена задачка выносить их из-под огня.
И здесь самопожертвования иногда чисто штатских людей были безграничны. Генерал М.С.Вистицкий свидетельствовал: «Они во время схватки выбегали даже вперед фронта к стрелкам и выхватывали практически из рук врага собственных раненых». Иногда, добыв для себя орудие, ополченцы сражались плечом к плечу с постоянными войсками.
Церковным приходам разрешалось пичкать добровольцев как одеждою, так и продовольствием.
Особо стоит сказать о полковых священниках, чье геройское поведение принуждало командиров заботиться о награждении их боевыми орденами.
Они шли в бой, вооруженные только крестом, находились рядом с бойцами, вселяя в их веру в победу, причащая умирающих, хороня павших. Невооруженный духовный пастырь поддерживал в их спасительную идея, что «с крестом в сердечко и с орудием в руках никакие силы людские их не одолееют».
БАТАРЕЯ РАЕВСКОГО
С 3-х часов полудня внимание французов сосредоточилось на Курганной высоте с находящейся на ней батареей Раевского. Наполеон осознавал, что, пока она не будет взята, ни о какой победе над русскими мыслить не приходится. Сейчас все силы были брошены на этот редут, штурмовавшийся практически безостановочно.
Когда артиллеристы генерала Костенецкого расстреляли все боеприпасы и французы окружили батарею, он возглавил рукопашный бой. Врага было вдесятеро больше. Генералу — богатырю двухметрового роста — перед войной специально «по руке» выдали большой палаш из арсенала Оружейной палаты. Но когда и это орудие разлетелось на кусочки, Василий Григорьевич схватил банник — палку с утолщением на конце, которой досылали ядро в дуло пушки. Размахивая им, как палицей, генерал врезался в самую гущу неприятеля, завлекая за собой артиллеристов с тесаками. Напор был таковой, что эскадрон противника повернул назад.
За собственный подвиг Костенецкий был повышен в чине, награжден Георгиевским крестом и золотой шпагой за храбрость. Фортуна того рукопашного боя подала ему идею поменять древесные банники металлическими, чтоб в случае надобности использовать их для оборонительных целей. Александр I, прочитав этот проект, возвратил его создателю с припиской на полях: «Нетрудно ввести стальные банники, но где я возьму стольких Костенецких?..»
А тем временем посреди разрушений, огня и дыма, где, казалось, не оставалось места ничему живому, Курган не переставал сопротивляться.
Приемущество противника было неоднократным. Командир пехотинцев, защищавший батарею Раевского, генерал П.Г. Лихачев, лицезрев, что из всей дивизии в живых остался он один, ринулся на вражеские штыки, желая поделить общую судьбу. Но французы, заметив генеральский мундир, оставили израненного Лихачева в живых, хотя на Курганной высоте ни те, ни другие в плен уже никого не брали. Лихачев выжил и даже был представлен Наполеону. Наслышанный о мужестве «достойного воина», правитель своими руками попробовал возвратить тому его шпагу, но генерал отказался принять орудие из его рук...
После захвата батареи французами оставшиеся в живых отошли за Курган на расстояние пушечного выстрела и встали насмерть, готовясь принять и выдержать последовавший удар вражеской конницы. И далее неприятель продвинуться не сумел! Уже спускалось солнце, а в центре российской позиции все еще шли жесточайшие бои.
Но отныне активные деяния французов стали равномерно затихать. Сейчас они под огнем все еще «говоривших» с высот российских пушек отходили на начальные рубежи...
Кутузов отписал в Петербург, что «неприятель нигде не выиграл ни на шаг земли с потрясающими своими силами».
Людмила Третьякова
