Фото: RUE DES ARCHIVES/VOSTOCK PHOTO
«Ничто не дается даром, за все нужно платить — и не уклоняться от уплаты», а «если чего-нибудть жутко, нужно идти навстречу — тогда не так страшно», — эти обыкновенные правила, когда-то сформулированные им в общении с Анной Тимиревой, позволили ему не перевоплотиться в заложника судьбы ни в арктической пустыне, ни в тюремной камере.
В семье капитана Василия Ивановича Колчака 4 ноября 1874 года родился отпрыск Александр.
Бедную и не особо знатную семью можно было считать обычной для служилого дворянства. Хотя, по семейному преданию, род всходил к турецкому полководцу Илиасу-паше Колчаку, коменданту взятой русскими в 1740 году крепости Хотин, достоверно будущий Верховный правитель мог проследить свою родословную только до прадеда — украинского казака Лукьяна Колчака. Вобщем, нельзя не согласиться с известным историком Павлом Зыряновым, создателем серьезной и наинтереснейшей биографии Колчака, что довольно посмотреть на всякую фотографию адмирала, чтоб убедиться: восточное происхождение — навряд ли только предание.
Отец Александра делал медленную карьеру, представляя военно-морское ведомство на петербургском Обуховском заводе. Отпрыска дал обучаться в традиционную гимназию. Но — не сложилось, и уже через год Александр поступает в Морское училище, которое было главным поставщиком офицерских кадров для военного флота империи. Он обучался упрямо, практически фанатично (видимо, так делал в жизни все). В 1895 году юный мичман отправился на крейсере «Рюрик» в далекое путешествие — из Балтийского моря в Тихий океан с заходом во Владивосток и японские порты. Флот переживал в ту пору не наилучшие времена. За наружным блеском и кажущейся мощью пряталось огромное количество заморочек: чрезвычайно бюрократизированное управление, недочеты стратегического планирования, техно отсталость, рутинная подготовка офицеров и матросов, пропасть, простиравшаяся меж теми и другими. Не случаем конкретно матросы стали позднее, во время революционных потрясений 1905—1906 и 1917 годов, более взрывоопасной частью вооруженных сил.
Отсутствие живого дела необыкновенно подавляло юного Колчака. «На таких судах служат, но не живут, а мировоззрение мое, что на судне нужно жить, — настаивал он, — нужно так обставить все дело, чтоб плавание на корабле было бы жизнью, а не одной службой, на которую каждый глядит, как на нечто преходящее». Не ограничиваясь выполнением обязательств вахтенного офицера, Колчак много занимается гидрологией и океанологией Тихого океана, найдя, как не достаточно он исследован. Возвратившись с кораблем в Петербург, безрезультативно просится в команду известного уже в ту пору вице-адмирала Степана Макарова, который собирался на ледоколе «Ермак» в 1-ое полярное плавание. Подумывает даже об оставлении службы, мечтая отправиться то в Калифорнию, то на Англо-бурскую войну в Южную Африку (естественно, защищать независимость буров). Его внутреннее беспокойство — качество многих путников и первооткрывателей — резко контрастировало с полусонным состоянием российского морского офицерства (ну и всей страны по сути).
Александр Колчак в кают-компании «Зари»
Арктическая легенда
Можно представить, с каким экстазом в конце 1899 года Колчак принял приглашение участвовать (в качестве вахтенного офицера и ученого-гидролога) в Российской полярной экспедиции на шхуне «Заря», оснащенной Императорской Академией для исследования морского пути повдоль северного побережья Евразии в Тихий океан. Одной из целей экспедиции было также обнаружение знаменитой «Земли Санникова» — суши, предположительно располагавшейся в океане к северу от Новосибирских островов. Ею бредил управляющий экспедиции — геолог барон Эдуард Васильевич Толль.
История этого плавания, продолжавшегося пару лет, полна драматических и даже катастрофических страничек. Необыкновенно нервный и честолюбивый Толль не очень разбирался в морском деле, а «Заря» была не в наилучшем состоянии, ну и вообщем не очень годилась для долгого плавания во льдах. В мае 1902 года, невзирая на накопившуюся за два года вялость, управляющий принял очень рискованное решение: маленький партией, на санях отправиться на окруженный льдами полуостров Беннетта (за ним, как числилось, и размещалась «Земля Санникова»)… А через несколько месяцев, когда «Заря» попробовала до зимы забрать товарищей, она не смогла и близко подойти к острову. Толль и трое его спутников оказались в ловушке.
7 января 1903 года в Петербурге в Академии состоялось критическое совещание. Дискуссировались методы спасения партии. Предпочтение было отдано проекту, по-видимому, выдуманному Колчаком и выглядевшему довольно безрассудно: не привлекая больших судов, добраться до острова Беннетта на вельботе (маленький китобойной шлюпке). По льду ее предполагалось тащить волоком, а по мере надобности — спускать на воду. Конкретно этот план и был утвержден, а Колчак назначен управляющим спасательной экспедиции.
Гидрограф Колчак во время экспедиции за работой
Переход в тяжелейших критериях длился три месяца. Но добравшись в конце концов до цели, Александр Васильевич и его спутники нашли лагерь Толля покинутым. В оставленной бароном записке, датированной 26 октября, лаконически сообщалось: «Отправляемся сейчас на юг. Провизии имеем на 14—20 дней. Все здоровы». Это звучало как смертный приговор, ведь шансы для истощенных людей выкарабкаться с острова полярной зимой были нулевыми. Видимо, Толля погнала на верную погибель перспектива погибнуть от голода, сидя на месте. Почему же он не позаботился о заготовке припасов летом? На этот вопрос ответа нет.
Ворачивались с томным сердечком. К декабрю по вставшему льду экспедиция добралась до континента. Тут Колчака ожидал сюрприз: его встревоженная жена, воспитанница Смольного института, утонченная Софья Омирова, не способен усидеть в столице, примчалась навстречу жениху за Полярный круг.
Четырехлетняя полярная эпопея Колчака тем временем подходила к концу, сделав известным и его самого, и арктические просторы. В феврале 1906 года после изготовленного Колчаком доклада о ходе и итогах экспедиции Российское географическое общество присудило ему свою высшую заслугу — Огромную Константиновскую медаль.
Прозвище Колчак-Полярный, закрепившееся за ним на флоте, Александр Васильевич подтвердил, став одним из инициаторов новейшей полярной экспедиции в 1909—1910 годах, когда два специально построенных под его наблюдением железных судна — «Таймыр» и «Вайгач» — пробивались через арктические льды уже не с запада, а с востока. Стоит сказать, что именованием Колчака был назван открытый экспедицией Толля полуостров в Таймырском заливе Карского моря. (Правда, в русское время память об адмирале, естественно, старательно вымарывалась, а полуостров с 1937 года и до недавнешнего времени носил имя другого участника экспедиции — «простолюдина» Расторгуева.)
От войны до войны
Весть об атаке японским флотом российской базы в Порт-Артуре застало Колчака в Якутске. Он одномоментно решил, что просто должен быть в гуще событий, тем паче находясь так близко к Далекому Востоку. В Иркутске спешно сыграли женитьбу, и уже 9 марта 1904 года, попрощавшись с супругой, герой выехал в Порт-Артур.
В истории Рф малость войн, оставивших после себя настолько же тяжелое чувство горечи и недоумения. В особенности тяжело пришлось, как понятно, флоту. Недочеты в его организации вышли наружу все и сходу. Будто бы в один момент оказалось, что не считая погибшего в самом начале боевых действий Макарова на море у Рф просто нет довольно способных и ответственных управляющих. Сначала как бы случайные, беды следовали одна за другой, превращаясь в закономерность. Венцом этого процесса оказалась, естественно, Цусима — заглавие, ставшее синонимом военной катастрофы.
«Заря» во льдах. Набросок участника экспедиции
Для Колчака, привыкшего всякую, даже не имевшую к нему непосредственного отношения беду принимать как личную, это было очень нелегкое время. От лейтенанта, служившего в Порт-Артуре поначалу на крейсере «Аскольд», потом командовавшего маленьким и не очень современным миноносцем «Сердитый», а в конце осады переведенного на сберегал управлять артиллерийской батареей, естественно, не достаточно что зависело. Логично, что, по свидетельству свидетеля, Колчак всегда пребывал в сумрачном настроении. Старался сделать все, что было в его силах. Невзирая на болезнь и ранение, он оставался в строю прямо до сдачи крепости, после этого попал в лазарет. А позже исключительно в июне 1905-го возвратился из японского плена в Петербург.
Больше полугода ушло на то, чтоб придти в себя и в конце концов разобрать отложенные на время войны материалы полярной экспедиции. В стране шла революция. Еще одним махом по престижу флота стало восстание на броненосце «Потемкин». В ноябре взбунтовалась уже хорошая половина черноморских матросов. В этой обстановке несколько юных младших офицеров сделали «Петербургский военноморской кружок». Конкретно им принадлежал почин — сконструировать принципы военноморских реформ. Заручившись поддержкой на самом «верху», у правителя, Колчак и его единомышленники смогли достигнуть сотворения Морского генерального штаба, которому предстояло заниматься стратегическим планированием. Александр Васильевич стал его инициативным сотрудником.
«Рассерженная молодежь» отдала восстановлению флота очень суровый импульс. В Морском Генеральном штабе Колчак обосновал для себя и окружающим, что способен и решать самые сложные умственные задачки, и быть напористым в отстаивании собственных мыслях. «Его сухое, с резкими чертами лицо дышало энергией, — вспоминал депутат III Думы Никанор Савич, — его звучный мужественный глас, манера гласить, держаться, вся наружность — выявляли… волю, напористость в достижении, умение распоряжаться, приказывать, вести за собой других, брать на себя ответственность».
С.Ф. Омирова, жена А.В. Колчака
Недочеты — всегда обратная сторона плюсов. Порывистому и жаркому Колчаку очевидно не хватало терпения, готовности к компромиссам, возможности к «обходным маневрам». Фактически, он никогда и не считал себя политиком, предпочитая воинское достоинство. Сталкиваясь с инертной и анонимной бюрократической машиной, с сопротивлением не открытым, а глухим, он часто терял терпение и выходил из себя. Кидаться на неприятеля с открытым забралом, встречать трудности лицом к лицу — этим принципам Колчак остался верен до конца.
В борьбе с бюрократией фаворит всегда известен заблаговременно. Утомившись от нее, в 1909—1910 годах Александр Васильевич возвратился к полярным исследованиям, а в 1912-м принял приглашение командующего Балтийским флотом адмирала Николая фон Эссена служить под его началом. Из столицы пришлось переехать, а меж тем еще в 1910-м в его семье появился первенец — отпрыск Ростислав. Дела супругов стали непростыми: чрезмерная, как казалось Софье Федоровне, увлеченность супруга делом, готовность ради него в хоть какой момент ехать на край света вызывали у нее большое внутреннее сопротивление.
Начало мировой войны не стало для Колчака сюрпризом: к ней готовились, ради будущей победы он сам работал много лет. Правда, Балтийский флот как и раньше рассматривался Ставкой как чисто вспомогательная сила, призванная прикрывать Петербург и побережье. Сухопутное командование не веровало во флот. И все таки 1914—1916 годы не были похожи на тяжкое порт-артурское «сидение»: почти все удавалось, ну и сам Александр Васильевич стал другим. Возглавив дивизию миноносцев, самого активного и подвижного тогда типа кораблей, контр-адмирал Колчак очевидно оказался на собственном месте. За одну из операций он получил высшую боевую заслугу империи — Георгиевский крест.
В 1915 году в его жизни вышло очередное принципиальное событие, значение которого он, правда, сообразил не сходу. В январе он познакомился с 22-летней Анной Васильевной Тимиревой. Она была внучкой Ивана Вышнеградского, известного математика, дельца и министра денег при Александре III, дочерью профессионального музыканта Василия Сафонова и… супругой неплохого знакомого Колчака — капитана 2-го ранга Сергея Тимирева. «Не увидеть Александра Васильевича было нельзя, — вспоминала она много позднее, — где бы он ни находился, он всегда был центром». В небольшом офицерском мире Гельсингфорса (сейчас Хельсинки) встречи происходили повсевременно. Дружили семьями. «Где бы мы ни встречались, всегда выходило так, что мы были рядом, не могли наговориться, и всегда он гласил: «Не нужно, понимаете ли, расходиться — кто знает, будет ли еще когда-нибудь так отлично, как сегодня». Все уже утомились, а нам — и ему, и мне — все было не достаточно, нас несло, как на гребне волны». «Я думаю, что если б меня разбудить ночкой и спросить, чего я желаю, я сходу бы ответила: созидать его», — добавляла она. Дела сложились чисто платонические, но напряжение в обеих семьях росло. «Вот увидите, — гласила Софья Федоровна, — Александр Васильевич разойдется со мной и женится на Анне Васильевне».
Черноморское кипение
Судьба избрала более замудренный сценарий. В июне 1916 года Колчак внезапно себе был назначен командующим Черноморским флотом. В ожидании выступления Румынии на стороне Антанты обычная пассивность флота стала беспокоить Ставку. Возникновение Колчака вызвало на всем Черном море, по свидетельству его сослуживца, «громадное оживление». «Энергичный адмирал, которого сходу окрестили «железным» за его неутомимость, принудил всех кипеть как в котле».
При прежнем командующем Андрее Эбергарде мощнейший флот в главном отсиживался в портах. Боялись мин и подводных лодок. Колчак решительно отторг оборонительную стратегию: минные заграждения стали выставляться не у собственных баз, а у берегов врагов — Турции и Болгарии. Спустя несколько месяцев акватория перебежала под контроль Рф. Но главной заботой адмирала стала не эта, в общем-то, ежедневная деятельность, а подготовка масштабной операции, целью которой был захват Босфора и Дарданелл. Контроль над выходом из Темного моря в Средиземное оставался голубой мечтой русских стратегов. Специально для десанта на берега проливов начала спешно формироваться дивизия морской пехоты — 1-ая в стране.
Командующий Черноморским флотом в ранге вице-адмирала А.В. Колчак. 1916 год. Фото: MARY EVANS/VOSTOCK PHOTO
Бурная и удачная деятельность Колчака снискала ему всероссийскую известность. На фоне беспощадной публичной критики командования и «верхов» репортажи столичной прессы о южном флоте отличались экзальтированной горячностью. Видимо, сказывались и притягательность адмирала, и его аристократическая «английская» наружность (по тогдашней английской моде Александр Васильевич был всегда гладко выбрит, в отличие от большинства сограждан, предпочитавших носить усы и бороду).
Дела с Анной Тимиревой переживали в это время стадию «романа в письмах». Она называла его «милой химерой», имея в виду или резкие черты лица, или неосуществимость надежд на совместное счастье. Письма оба писали ночами. «Мы с Вами не условливались глядеть в одно и то же время на звезды и мыслить друг о друге, — читал он, — это выходит само собой и так еще еще лучше».
Схожий романтизм, понятный у юный дамы, может показаться необычным у опытнейшего полководца, много повидавшего на собственном веку. Но ведь, в сути, все, что он делал в жизни, было пронизано безудержным и бескомпромиссным романтизмом, и, по всей видимости, даже война! «Подлодки и аэропланы портят всю поэзию войны, — полуиронически сетовал он в письме Тимиревой. — Стрелять приходится во что-то невидимое, такая же невидимая подлодка при первой оплошки подорвет корабль, сама часто не видя и не зная результатов; летает какая-то мерзость, в которую практически нереально попасть. Ничего для души нет…»
Меж тем суровым предвестником начинающихся потрясений стала трагедия 7 октября 1916 года. Безо всякой видимой предпосылки в гавани взорвался и затонул новый дредноут «Императрица Мария». Причину взрыва установить так и не удалось, но, чувствуя себя ответственным за трагедию, Колчак был потрясен и подавлен. Жалел, что не умер совместно с кораблем. А сначала марта 1917-го до Темного моря дошло весть о восстании в столице, отречении правителя и установлении новейшей власти. На Балтийском флоте начались массовые убийства офицеров. Умер друг Колчака, командующий флотом вице-адмирал Адриан Непенин. Хаос и анархия стремительно докатились и до Юга.
Колчак всегда сторонился политики, считая своим долгом служение стране, а не режиму. К Февральской революции он отнесся расслабленно, хотя и без экстаза. Благодаря собственной популярности адмирал какое-то время поддерживал на флоте относительный порядок. Но равномерно становилось ясно, что разложение вооруженных сил — процесс необратимый и что в стране довольно заинтересованных в том, чтоб ему не противодействовать и даже всячески развивать. В особенности противное воспоминание произвел на командующего флотом новый военный и морской министр Александр Керенский, озабоченный только своей популярностью.
Кризис наступил 5 июня, когда на одном из бессчетных митингов в Севастополе возбужденные бойцы и матросы приняли беспримерное решение отнять у всех офицеров флота личное орудие. Стремясь избежать кровопролития, Колчак отдал приказ сдать орудие. «С этого момента я командовать вами не желаю и на данный момент же об этом телеграфирую правительству», — заявил он, построив команду флагманского «Георгия Победоносца», после этого демонстративно выкинул свою полученную когда-то за Порт-Артур наградную золотую саблю в море.
Через шторм
Спустя некоторое количество дней он покинул Севастополь и отправился в столицу. В Крыму оставались супруга и отпрыск, увидеться с которыми ему уже было не судьба. Петроград бурлил. Многие из числа тех, с кем встречался Колчак, гласили о необходимости положить конец разложению страны. Некие прочили пользующегося популярностью адмирала в вероятные тераны.
Самого Колчака в эти деньки чуть ли не больше политики занимали встречи с Анной Васильевной. Но, озабоченный слухами о зревшем комплоте, Керенский поторопился использовать благовидный предлог для удаления бывшего командующего флотом из эпицентра событий. В конце июня тот отправился, как сам он гласил, в «политическую ссылку» — через Великобританию за океан — консультировать командование флота США.
А.В. Тимирева
Об октябрьском перевороте, падении фронта и начале сепаратных мирных переговоров большевиков с германцами адмирал вызнал уже в Стране восходящего солнца (он ворачивался в Россию через Тихий океан). Для него это был сначала нестерпимый личный позор. Через посла Англии в Токио адмирал дает знать британскому правительству, что за исчезновением российской армии он желает продолжать вести войну с противником в армии Его Величества, в любом месте и в хоть какой должности. После долгого ожидания приходит ответ: англичане готовы выслать Колчака… на Месопотамский фронт (в сегодняшний Ирак). Но уже по дороге, в Сингапуре, до него доходят новые сведения: в Рф вырастает сопротивление новенькому режиму, и его авторитет нужен там, на Востоке. Сначала Колчака ждала не очень масштабная должность начальника охранной охраны на принадлежавшей Рф Китайско-Восточной стальной дороге, при этом биться приходилось не с большевиками, а с маленькими и большими честолюбцами, бандитами и японскими агентами.
В мае 1918 года он вдруг получил письмо от Анны Васильевны. Выяснилось, что и она с супругом оказалась на Далеком Востоке. Колчак не мог поверить: «Что это, сон либо одно из числа тех странноватых явлений, которыми даровала меня судьба?» Она заехала к нему в Харбин и скоро, как сама вспоминала, «поняла, что никогда не уеду от него, что не считая этого человека нет у меня ничего, и мое место — с ним». Через пару месяцев Тимирева развелась с супругом. К сентябрю 1918 года, когда Колчак после долгого перерыва вновь оказался в Рф, прибыв во Владивосток, большевистская власть на большой местности Урала, Сибири и Далекого Востока была свергнута. Но никакой авторитетной подмены ей сначала не нашлось. Суровой военной силой был чехословацкий корпус, взбунтовавшийся по дороге на Далекий Восток и принявший самое инициативное роль в свержении русской власти. В разных центрах Поволжья, Урала и Сибири сформировывались бессчетные правительства-однодневки, претендовавшие на региональный либо даже всероссийский статус. Большим авторитетом в городках воспользовались либералы и социалисты (кадеты и эсеры), на остальном пространстве большую роль игрались казаки.
Этот непростой географический и политический калейдоскоп никак не вожделел складываться в единое целое. Практически страна распалась, и центробежные тенденции очевидно преобладали над объединительными. Ситуация усугублялась к тому же тем, что подавляющее большая часть знатных и просто приметных деятелей оказалось на антибольшевистском Юге. Было понятно, что в критериях штатской войны консолидировать власть мог не какой-либо коллективный орган с непонятной легитимностью, а только харизматический военный теран — собственного рода «русский Бонапарт». При всем этом, как и его французский макет, он был должен символизировать не возврат в прошедшее, к свергнутой монархии, а движение вперед, к единой и сильной «новой» цивилизации. Волею судьбы такую задачку выпало на востоке Рф делать Александру Васильевичу Колчаку. Узнаваемый всей стране человек с полностью безупречной репутацией, жаркий патриот, но не «реакционер», профессиональный устроитель, ранее лишенный при всем этом политических амбиций, — о таком кандидате в тераны можно было только грезить.
18 ноября 1918 года в «столице» Сибири Омске произошел переворот — безвольная эсеровская Директория пала, а Колчака «избрали» Верховным правителем Рф. «Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности, — говорилось в обнародованном им воззвании. — Главной собственной целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка…»
424 денька верховного правителя
«Диктатор»... Трезвый, нервный разум, проницательный, усложненный. Благородство, величайшая простота, отсутствие всякой позы, фразы, аффектированности. Думается, нет в нем тех отрицательных для обычного человека, но простительных для гения параметров, которыми был богат Наполеон. Видимо, девиз «Цель оправдывает средства» ему очень чужд, органически неприемлем, хотя разумом, может быть, он и сознает все его значение... Что это? Излишняя искренность «абсолютно добросовестного человека»? Недостающая напряженность воли? Ни того, ни другого не было ни у Наполеона, ни у Ленина. Дай Бог, чтоб оба эти характеристики не помешали их владельцу стать «историческим человеком». А может быть, я ошибаюсь... Но не скрою — не столько историческим величием, сколько дыханием исключительной нравственной чистоты веяло от слов Верховного правителя и всей его личности… Я боюсь — очень честен, очень тонок, очень «хрупок» адмирал Колчак для «героя» истории...»
Этот отзыв о Верховном правителе профессионального и непредвзятого наблюдающего — Николая Устрялова — очень примечателен. Естественно, имелось огромное количество беспристрастных обстоятельств поражения возглавленного им Белоснежного движения на востоке страны. Слабость и неописуемая растянутость коммуникаций, отсутствие в Сибири промышленной базы и малые человеческие ресурсы, недоверие местного населения, которое не успело еще натерпеться от большевиков, а от войны утомилось, коррупция и разложение местных элит, практически рвавших власть на части, саботаж социалистических партий, ненадежность союзников, трагический недочет способных организаторов на фронте и в тылу — все это подтачивало базы колчаковской власти. Но успеху вправду мешали и личные свойства Верховного правителя, схваченные Устряловым. «Лучше, если б он был самым ожесточенным и императивным тераном, чем тем мечущимся в поисках общего блага мечтателем, какой он есть на самом деле», — считал также барон Андрей Будберг. С другой стороны, достигнул бы большего человек, наименее разборчивый в средствах? Ответить на этот гипотетичный вопрос, естественно, нереально.
Вобщем, сначала явление «сильной руки» многими было встречено с одушевлением. В Омске быстро началось строительство «новой всероссийской государственности» по обычному имперскому эталону: с бессчетными министерствами, департаментами и канцеляриями. Власть обретала регулярность и правомерность, но так и не стала действенной и скорой. В победе над большевиками никто не колебался, а поэтому все делали не спеша, с расстановкой. Противник не то чтоб недооценивался, просто в Омске в головах у очень многих (и сначала у самого Верховного правителя) властвовала очень обычная и рациональная схема: на «нашей» стороне порядок, на «их» — хаос и террор. Только собственные ошибки разъясняют наши временные беды, в конечном же счете отменная организация всегда одолевает. Только немногие понимали, что в Москве строят совсем новый тип власти, способный разбить в останки старомодные представления о праве и порядке. Ну и на контролируемой Колчаком местности порядок оставался почти во всем призрачным, а право готовы были попрать не только лишь противники, да и союзники с подчиненными.
Армия Колчака отступает по дороге меж деревнями Степановка и Максимовка. Омская область. 1 августа 1919 года. Фото: РИА «НОВОСТИ»
Наскоро организовав фронт, армия Верховного правителя перебежала в решительное пришествие сначала марта 1919 года. В месяц ранее, чуть оправившись от тяжеленной заболевания, Колчак сделал многодневную поездку по городкам Урала и Западной Сибири, посетил и передовую. Адмирал не очень отлично разбирался в стратегии и стратегии сухопутных схваток и обязан был полагаться на собственный штаб и командующих отдельными армиями. Меж тем тут, как и в других сферах, царствовали разброд и борьба амбиций. В итоге в момент собственного пика пришествие велось сходу по 5 (!) расходящимся фронтам.
Начальный ошеломляющий фуррор белоснежных зиждился на песке — у их не было ни резервов, ни определенной и единой цели. В итоге не прошло и 2-ух месяцев, как пришествие захлебнулось. Известный колчаковский «полет к Волге» (где-то до реки не дошли всего несколько 10-ов верст) оказался полетом в никуда.
К середине года численность Красноватой армии составляла около полутора миллионов человек (правда, на всех фронтах). В распоряжении Колчака находилось всего около 135 000, и со временем это число только таяло. «Сейчас наше положение много ужаснее того, что было год тому вспять, ибо свою армию мы уже устранили, а против нас заместо прошлогодних совдепов и винегрета из красноармейской рвани наступает постоянная Красноватая армия, не желающая, — вопреки всем донесениям нашей разведки, — разваливаться; напротив того, она гонит нас на восток, а мы утратили способность сопротивляться и практически без боя катимся и катимся», — писал барон Будберг сначала августа. В это время красноватые уже вышли к Тоболу, вступив на местность Сибири.
Новое пришествие большевиков началось в октябре 1919-го. После безуспешных попыток обороны пришлось бросить Омск. В военном отношении это было безизбежно, в политическом, как отлично осознавал Колчак, — означало конец. Тыл и фронт прекращали существовать. Сначала января власть в Иркутске перебежала в руки меньшевистско-эсеровского Политцентра. Из знака сопротивления и созидания «новой России» адмирал перевоплотился в другой, ненавистный знак. 15 января сопровождавшие эшелон правителя чехословаки, выполняя аннотацию представителя Антанты французского генерала Пьера Жанена, выдали Колчака Политцентру. Совместно с ним был арестован и последний премьер его правительства Виктор Пепеляев. «Самоарестовалась», не пожелав покинуть Колчака, и Анна Васильевна.
«О для себя не беспокоюсь, ибо все понятно заранее»
Их расположили в различные камеры, но разрешили совместные прогулки во дворе. «Разве я не понимаю, что, даже если б мы вырвались из Сибири, он не пережил бы всего этого: не таковой это был человек, чтоб писать воспоминания кое-где в эмиграции в то время, как люди, шедшие за ним, погибали за это и потому. Последняя записка, приобретенная мною от него в кутузке, когда армия Каппеля, тоже погибшего в походе, подходилда к Иркутску: «Конечно, меня уничтожат, но если б этого не случилось — лишь бы нам не расставаться».
И я слышала, как его уводят, и лицезрела в волчок его сероватую папаху посреди темных людей, которые его уводили. И все. И луна в окне, и темная решетка на полу от луны в эту февральскую свирепую ночь. И мертвый сон, сваливший меня в тот час, когда он прощался с жизнью, когда душа его скорбела смертельно. Вот так, наверняка, спали в Гефсиманском саду ученики. А наутро — тюремщики, прятавшие глаза, когда переводили меня в общую камеру».
Эти строчки Тимирева написала в Москве 30 января 1970 года. Сзади остались десятилетия лагерей, ссылок и мытарств. И памяти.
Колчака и Пепеляева расстреляли в ночь с 6 на 7 февраля 1920 года, по официальной версии — из опаски, что прорывавшиеся к Иркутску части генерала Владимира Каппеля имеют целью высвободить бывшего Верховного правителя. Тела убитых хоронить не стали, спустили в прорубь на Ангаре. В Иркутске стоял 40-градусный мороз.
