Есть такая именитая байка. В 1789 либо 1790 году юный Николай Карамзин, путешествуя по Европе, встретил некоего соотечественника, скучавшего по родине. Соотечественник попросил его поведать в 2-ух словах, что делается в Рф, и Карамзин ответил одним словом: "Крадут". Этот ответ припоминает быстрее зрелого Карамзина, опытного и язвительного, чем экзальтированного молодого "российского путника
Есть такая именитая байка. В 1789 либо 1790 году юный Николай Карамзин, путешествуя по Европе, встретил некоего соотечественника, скучавшего по родине. Соотечественник попросил его поведать в 2-ух словах, что делается в Рф, и Карамзин ответил одним словом: "Крадут". Этот ответ припоминает быстрее зрелого Карамзина, опытного и язвительного, чем экзальтированного молодого "российского путника". Вобщем, на то она и байка. А вот другая. Приключилась она с другим известным потом историком, Василием Никитичем Татищевым, еще лет так за 70 до путешествия Карамзина.
Татищев был реальный "птенец гнезда Петрова" - языкам обучен, за границей образован, прагматик, доходящий время от времени до цинизма, неутомимый деятель под стать царю-преобразователю. Длительное время его начальником и покровителем был демонический Яков Брюс - образованнейший человек, библиофил, строитель первой российской обсерватории, которого молва называла колдуном и колдуном (дурная репутация известного "дома Брюса" на площади Разгуляй в Москве - оттуда же, хотя дом этот никакого дела к Брюсу не имеет). Конкретно под управлением Брюса Татищев работал в Берг-коллегии (тогдашнем министерстве горнодобывающей индустрии и темной металлургии), и конкретно Брюс в 1720 году выслал его на Урал строить казенные горные фабрики.
На Урале в те времена практически безраздельно властвовал Никита Демидов. Это был тульский оружейник, который в свое время так впечатлил царя Петра (нежно называвшего его Демидычем), что сделался одним из основных поставщиков темных металлов для нужд армии во время Северной войны. Демидов по особенной королевской грамоте обладал несколькими горными заводами от Верхотурья до Нижнего Тагила, которые на две третьих обеспечивали потребности Рф в железе и чугуне. Та же грамота позволяла ему брать крепостных фермеров для работы на заводах. Сверх того, Демидов, несмотря на запреты Берг-коллегии, переманивал к для себя мастеров с казенных заводов (в том числе иноземцев). Словом, он был монополистом и делал все вероятное, чтоб закрепить это положение.
И вот явился Татищев и развил кипучую деятельность. Его энергия, деловая хватка, упрямство и талант админа были под стать демидовским. Демидов попробовал было его приобрести, да и это не сработало. Тогда Демидов посетовал царю, что Татищев его притесняет, разоряет его фабрики, а не считая того, берет взятки.
В Рф при Петре, и правда, брали и крали, как и до, и после Петра. Любимчиком царя был Александр Меншиков, взяточник и казнокрад неописуемой, немыслимой даже по сегодняшним временам алчности и наглости, на одном только строительстве Санкт-Петербурга нахватавший таких откатов, что на эти средства Неву, пожалуй, можно было бы одеть в золото, а не в гранит. При этом крал Меншиков прямо на очах у царя, а тот хохотал и прощал: мол, да, вороват, но награды его значительны, "он мне и впредь нужен". Приблизительно в то же время, когда начиналась тяжба меж Демидовым и Татищевым, разворачивался один из самых звучных коррупционных скандалов петровской эры: обер-прокурор Сената Григорий Скорняков-Писарев "мочил" барона Петра Шафирова. Что касается борьбы с коррупцией, то в петровской Рф дела обстояли в согласовании с поговоркой "не пойман - не вор". А самый надежный метод быть пойманным тогда, как и на данный момент - обзавестись влиятельным недругом, и истории Шафирова и Татищева были тому приятным доказательством.
Что касается демидовских обвинений в адресок Татищева в разорении заводов, то их развеял еще Вилим Иванович (строго говоря, Георг Вильгельм де) Геннин, комендант Олонецких заводов, которого Петр выслал на Урал разбираться в ситуации. Геннин так прямо и растолковал в письме к царю: "До сих пор никто не смел ему, бояся его, слово выговорить, и он тут поворачивал как желал. Ему не очень мило, что Вашего величества фабрики станут тут цвесть, для того что он мог больше собственного железа продавать и стоимость наложить как желал".
Но оставалось еще обвинение во взяточничестве. В письменном оправдании Татищев ограничился по этому поводу одной фразой: "Делающему мзда не по благодати, а по делу". Когда он прибыл в Петербург и стал перед царем и следственной комиссией, Петр востребовал разъяснить, что он имел в виду. Татищев охотно объяснил, что взятка только тогда может считаться злодеянием, когда подкупленный бюрократ воспринимает несправедливое решение. Если же бюрократ решает дело по закону, по справедливости и в должном порядке, то его нельзя наказывать за то, что он принял "правое возблагодарение".
Татищев заявил, что не может быть ничего предосудительного в "возблагодарении" от просителя, если бюрократ работал над его делом после окончания рабочего денька, если не разводил бюрократическую волокиту и если по настоянию просителя решил его дело, как более срочное, до этого других. "Если я вижу, что мой труд не втуне будет, то я не токмо после обеда и ночкой потружуся, - добавил Татищев, - игры, карты, собаки и беседы либо остальные увеселения оставлю, не глядя на регистр [приемные часы], нужнейшие до этого ненадобного решу, чем как для себя, так просителю пользу принесу. И за мзду взятую - от Бога и Вашего Величества по правде, сужден быть не могу". Петр на это классное оправдание ответил в том духе, что, мол, это все, естественно, правда, да только если честным бюрократам позволить брать "возблагодарения", то что ж станут вытворять бессовестные...
В конечном итоге правитель порешил, что лучше бессовестных бросить без наказания, чем наказать честного Татищева. Он был оправдан, получил увеличение и скоро уехал в Швецию перенимать передовой опыт в области темной металлургии, а на Демидова за инсинуацию был наложен огромный штраф (скоро, вобщем, прощенный).
Потом Татищеву не раз и не два припоминали его собственное признание в принятии мзды. На что он с полным правом мог бы сделать возражение, что он-то, по последней мере, сам признался и удосужился придумать какое-никакое оправдание. А главное - совесть-то у него была размеренна. Ведь была же она размеренна у гоголевского Ляпкина-Тяпкина, который "гласил всем открыто, что берет взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совершенно другое дело".
Что еще поглядеть по данной теме...
У колыбели русской армии стоял 1-ый российский правитель
in История Рф
Отечество не раз в протяжении собственной тысячелетней истории в муках рождало институт собственных защитников. Художник-баталист Алексей Данилович Кившенко в 1880 году написал картину «Военные игры ...
«Бородатое» и «безбородое» купечество
in История Рф
С 1820-х годов в Москве утвердилось негласное, но довольно определенное деление негоциантов на «бородатых» (либо «серых»), и «безбородых». Сначала различия меж этими категориями носили в большей степени ...
