Что ни гласи, а известное Мамаево побоище обусловило вектор развития Рф. При всем этом оно феноминальным образом до сего времени остается непонятым. Еще Блок писал: «Куликовская битва принадлежит к символическим событиям... Таким событиям предначертано возвращение. Разгадка их еще впереди». Сложилось так, что схватка за Доном заняло место посреди поворотных моментов, до этого денька находящихся в центре идейных и политических баталий.
В том же ряду — начало Руси, Опричнина, Смута, Петровская реформа, 1917 год. При их обсуждении даже в научных спорах часто сталкиваются не аргументы, а публичные позиции, эталоны. Любая эра дает свои ответы на поставленные в прошедшем загадки. Какой сейчас стает Куликовская баталия 1380 года?
Сначала августа 1378 года полководец и фактический правитель Золотой Орды Мамай послал на Русь огромное войско под командой принца Бегича. Главной целью татар была Москва, но российские союзные силы повстречали врага уже в границах Рязанского княжества, на реке Воже (сейчас Вожега). Там противники заняли позиции друг против друга на различных берегах и… не двигались с места некоторое количество дней. 100 лет спустя схожим образом восточное иго закончится совсем — бескровным противоборством на Угре Ивана III и хана Ахмата.
11 августа российские внезапно отошли от кромки воды к лесу. Татары немедля переправились, и здесь с флангов на их обвалились полки столичного вельможи Тимофея Васильевича и князя Даниила Пронского, а по центру стукнул сам Величавый князь Столичный Дмитрий Иванович. В течение часа вторженцы были разбиты и обратились в бегство, при всем этом погибли 5 ордынских князей (мурз), включая самого Бегича. Невиданные утраты командного состава для войска чингисханова эталона!
То было только очередное звено в долгой цепи боев и стычек. Можно было бы сказать — обыденное дело. И все таки конкретно оно явилось прототипом «дела» Куликовского, головного военного эпизода эры. XIV столетие русской истории вообщем стало временем, сменившим суровые десятилетия, нескончаемых монгольских погромов, кровавых и сразу унизительных княжеских «разборок». Временем, когда еще не так давно малая крепость Москва стала одним из полноправных центров европейской политики. Временем, когда поменялись и внутренняя ситуация в Орде, и отношение Руси к своим угнетателям, и сама психология наших с вами протцов. Естественно, просто гласить об этом с высоты нескольких веков. Историческое время несравненно с сознанием свидетелей
Перед зарей новейшей эры
Так что, естественно: Столичный князь Дмитрий Иванович далековато не сходу стал прославленным героем, «Донским» победителем — 1-ое упоминание этого прозвания мы находим исключительно в «Степенной книге» и разрядных книжках рубежа XVI—XVII веков. Более того, двойственное отношение и к правлению, и к виду этого сударя сохранялось у потомков в протяжении целых веков. Так, архиепископ Ростовский Вассиан Рыло в 1480 году в именитом послании Ивану III, находившемуся на Угре, именует Дмитрия «великим и достойным хвалам», а один из составителей Никоновского свода, напротив, обрисовывает состояние Руси после 1382 года так: «Оскудела вся земля Российская воеводами… и об этом величавый ужас был на всей земле Русской».
К самой Куликовской битве, может быть, тоже привела не столько одна только политическая воля князя, сколько бессчетные, противоречивые и в наше время уже еле уловимые нити исторического процесса. Скажем, «возвышение Москвы» на северо-востоке Руси с начала XIV века — факт хрестоматийный. Наименее осмыслена постепенная и подспудная внутренняя консолидация княжеств (самой Москвы, Твери, Нижнего Новгорода, Рязани). Тормознуло нескончаемое дробление российских земель, а меж некими из их появилась тяга к союзу, которой и в помине не было в недавнешнем прошедшем и которой изо всех сил мешала прозорливая ордынская дипломатия. Еще наименее осознан факт вещественного и в особенности духовного подъема российских земель, начавшегося преодоления подавленности и отчаяния, пропитавших страну за три поколения беспрерывного террора и безнаказанных ограблений.
Междукняжеские дела намертво зависели от неблагоприятных наружных причин. Кроме самого монгольского «сюзерена» приходилось считаться с Величавым княжеством Литовским, тоже претендовавшим на собирание восточнославянских земель, с Ливонией, за которой стояла церковная Европа, с Византией — раздираемой внутренними противоречиями, но продолжавшей поставлять российской церкви высших иерархов и митрополитов. И выходило так: то Тверь, по мере усиления Москвы, начнет сближаться с литовскими Гедиминовичами, то в надежде на политические дивиденды подчеркнет свою верность Сараю Нижний... Что и гласить, если даже старый Константинополь сначала XIV века находил сразу поддержки татар против турок, а турок — против католического Запада. Хаос.
Полотно «Святые Сергий Радонежский и Дмитрий Донской» (кусок), написанное современным художником и священником Сергием Симаковым, — одно из многих произведений, посвященных не один раз воспетому благословению князя игуменом
Сергий Радонежский: благословение либо конфликт
Благословение Дмитрия Донского Сергием Радонежским обычно воспринимается как историческая данность. Эпизод посещения Дмитрием Троицкого монастыря и знакомые нам по картинам из Третьяковской галереи сцены схватки богатыря Пересвета с монгольским удальцом вышли за рамки научных обсуждений: сейчас они принадлежат более высочайшему уровню государственной памяти, став культурной теоремой.
Положа руку на сердечко следует признать: мы не располагаем достоверными сведениями о каком-либо участии святого Сергия в подготовке куликовских событий. Источники, тщательно излагающие эту легенду, очень поздние (то же «Сказание»). Сам факт идиллических отношений меж Сергием и князем не укладывается в логику их разлада, реально просматривающегося за жадными строчками документов: приблизительно в эти годы игумен не крестил отпрыской сударя, хотя ранее и после примирения Сергий повсевременно участвует в крестинах княжеских наследников.
Есть и другие свидетельства отчуждения 2-ух исторических героев. Примирение игумена и князя состоялось только через 5 лет после битвы, когда Сергий вправду посодействовал урегулировать московско-рязанский конфликт.
В славном же 1380-м Дмитрий обратился за благословением к совершенно другому духовному лицу, митрополичьему местоблюстителю коломенскому епископу Герасиму. Поэтомуто в рассказе «О побежении татаръ…» нет даже упоминаний ни о «Мамаевом побоище», ни о «Донскомъ бою».
Ордынская смута
Сама Золотая Орда, наисильнейшая держава Восточной Европы, в ту пору тоже не являла собой примера былого, Батыева, порядка и единства. При хане Узбеке (1312—1342) она достигнула апогея собственного могущества, но внутренние неурядицы уже разъедали — такая была неумолимая логика всякого «имперского» развития. Наши летописи молвят о многих убийствах и переворотах в Сарае, после которых русским князьям приходилось всякий раз поновой ехать туда подтверждать свои ярлычки. Вот, в общих чертах, эта цепочка: после погибели Узбека отпрыск его Джанибек убил младшего брата, а потом и занявшего ханский стол старшего Тинибека. Отпрыск Джанибека Бердибек убил отца, а потом — 12 собственных братьев! Та же участь поняла его самого: он пал от руки принца Кульпы, а того совместно с 2-мя потомками через полгода убрал Науруз. Не успел он это сделать, как из-за Яика (Урала) прибыл новый претендент — Кидырь, зарезавший Науруза, его отпрыска Темира и огромное количество их сторонников. Да и тому не подфартило — он пал от руки собственного старшего отпрыска Тимура-Ходжи, который тоже погиб не собственной гибелью.
Такая «беспокойная» жизнь длилась прямо до захвата власти Тохтамышем. За два десятилетия на престоле сменилось более 2-ух 10-ов ханов, за многими из которых в последние годы кровавой вакханалии стоял темник (начальник 10 000 воинов) Мамай. Сам не имевший права на высшую власть, предназначенную только чингизидам, он интенсивно манипулировал формальными властителями.
Естественно, что систематическое истребление правителей своей родней снижало авторитет ордынской власти и снутри, и вовне ее, а соперничающие группировки начали потихоньку действовать на собственный ужас и риск. Здесь и там (в том числе у самых границ Руси) появлялись самопровозглашенные «княжества». Их хаотичные набеги уже не регулировались классическими отношениями, и обязанные защищаться российские удостоверились в основном: разбойные отряды татар уязвимы.
«Розмирие»
Да и на столичной земле — в глубине великорусских земель — и знатным, и обычным людям жилось несладко: посреди XIV века ее поразили неудачи, которые в хоть какое другое время откинули бы княжество далековато вспять. В 1353 году «черная смерть» — чума сразила князя Симеона Гордого практически со всем семейством, а еще через 6 лет скончался и последний из его братьев (отпрыской Ивана Калиты) — отец Дмитрия Иван Иванович Красноватый. Из Рюриковичей в городке выжили только 9-летний Дмитрий с малолетним братом Иваном и с 6летним двоюродным братом Владимиром Андреевичем. Тутто и случилось историческое «вопреки»: значение княжества необычным образом не свалилось, а возросло — благодаря в кои-то веки сплоченным действиям бояр и опекуна малолеток — митрополита Алексия.
Факт этот свидетельствует о кардинальных конфигурациях психического климата на Руси. Если в Орде фактически никто из претендентов на власть не погибал собственной гибелью, то на русских равнинах никуда не девшаяся беспощадная борьба за княжеские столы уже не сопровождалась убийством конкурентов. Подорванный нашествием и неизменными разорениями, народный дух, как будто достигнув дна и ударившись о него, подымался и креп. Не замедлила прямо за ним «взлететь» и планка муниципальных задач: не «схорониться от татарина» сейчас предстояло, но силой ограничить его воздействие.
Разрыву с Ордой предшествовала суровая подготовка. Поначалу Дмитрий за 10 тыщ рублей выкупил оттуда отпрыска тверского князя Миши Александровича. Юношу доставили в Москву и выслали домой только спустя время, заручившись — практически методом шантажа — союзными обязанностями с основным конкурентом столичного князя на Руси (тот еще не раз их нарушит). Приблизительно тогда же, 1374-м, старший внук Ивана Калиты заключил соглашение с Владимиром Андреевичем и другими удельными князьями. Их не оскорбили уделами и преимуществами, а взамен взяли обещание участвовать в войне Дмитрия с татарами, если такая разразится. Вобщем, окончательное решение о совместных действиях против Орды должно было приниматься «по думе» — на общем совете. Так Величавый князь собрал в Великороссии 1-ый большой альянс князей — в первый раз со времен распада Киевского страны.
Сейчас все внимание Дмитрия сосредоточилось на южных рубежах. В том же 1374-м он жарко поддержал Владимира Андреевича при строительстве дубового кремля в Серпухове. Когда Мамай в наказание за грубость Олега Рязанского, разбившего на собственной местности монгольский отряд, начал грабить и жечь его землю, москвичи открыто выступили к Оке, заставив «карателя» уйти. Приблизительно в то же время горожане перебили ордынское посольство в Нижнем Новгороде — тоже по наущению столичного князя. Настал момент для знакового демарша: закончить выплачивать дань и порвать вассальные дела с Сараем. В Переяславле спешно собрался съезд бессчетных Рюриковичей всех возрастов и положений. Летописец фиксирует: «Было розмирие с татарами и с Мамаем»
Мамай в дверь, а Дмитрий — в Тверь
Татары по старинке попробовали урезонить «заговорщика» обыкновенными средствами, столкнув его с соперником, — здесь же выдали великокняжеский ярлычек Мише Тверскому. Тот, как водилось, дрогнул, согласился и — изменил союзу, скрепленному свободой отпрыска. Конкретно это вероломство (бывшее, вобщем, в XIV веке в порядке вещей) послужило поводом для первого общерусского военного похода — всех княжеств против Твери. В 1375 году столичная рать, объединенная с дружинами Владимира Серпуховского, Дмитрия Суздальского, полками ростовскими, стародубскими и смоленскими, подошла к стенкам городка на Волге. Миша возлагал надежды на Литву да на Орду, но помощь не пришла, и скоро тверичи обязаны были сдаться: подписать новый контракт с Дмитрием, признать старшинство Москвы и обязаться участвовать в ее походах на общих началах.
Еще год спустя московские полки воеводы Дмитрия Боброка взяли штурмом Булгар — столицу другого ордынского вассала, Волжской Булгарии. Лиха неудача начало: фуррором завершился поход и по русским землям Литовского княжества. Начинающие обдумывать силу Дмитриевой коалиции, татары обязаны были вновь серьезно озаботиться ее расколом: этим же летом литовские отряды разоряют земли смоленского, а ордынские — нижегородского князей — чтобы знали, за кем идти. После чего потерявшие внимательность великокняжеские полки были разгромлены татарами и мордвой на реке Пьяне. Дмитрий немедля устроил ответную карательную акцию в мордовских землях.
Вот тут-то Мамай и послал на Русь Бегича, а узнав о разгроме, с которого начался этот рассказ, сообразил: пора разить неприятеля в сердечко. Самое сильное войско, какое тогда могла выставить Орда, собралось к лету 1380-го. Оно, как понятно, и было разбито на Дону.
«Сказание о Мамаевом побоище» включает «Задонщину» и поболее поздние литературные произведения
История и литература
Ряд «загадочных» эпизодов Куликовской битвы становится более понятным, если обратиться к их литературным, а не историческим источникам. Так, в тексте «Сказания о Мамаевом побоище» находим воздействие не только лишь фаворитных священных текстов, «Жития Александра Невского», российской «Повести» о походе Ивана III на Новгород в 1471 году, да и — в особенности — российскей редакции «Сербской Александрии», средневекового романа о подвигах Александра Македонского. Интересно, что две популярнейшие воинские повести — «Сказание» и «Александрия», часто встречаются совместно в одних сборниках. К примеру, до сего времени существует убеждение: финал Мамаева побоища предрешила вылазка Засадного полка во главе с Владимиром Андреевичем, князем Серпуховским. Создателям ранешних источников ничего не понятно об этом эпизоде. А вот «Александрии» — понятно: «Александр же, сие слышав, Селевка воеводу с тысящью тысящ воинства посла в некоторое место съкрытися повеле»... А вот очередное «разоблачение». Сравните эпизод перевоплощения-переодевания Александра и 1-го из его ближайших «воевод» Антиоха: «...а Антиоха мниха воеводой заместо себя поставил, на царьском престоле посадил, а сам [Александр] как один из подчиненных Антиоху предстоял» — и кусок из «Сказания». В последнем речь идет об обмене доспехами перед Куликовской битвой меж Дмитрием и некоторым Мишей Бренком, который в княжеских одеждах и «царской приволоке» остался под великокняжеским стягом, где и обрел погибель. В этом случае гласить о большой текстуальной близости «Александрии» и «Сказания» не приходится, но сюжетное воздействие — налицо. И для самых недоверчивых — последнее подтверждение. Если вы читали «Сказание о Мамаевом побоище», то, возможно, увидели, каких странноватых богов призывает темник на помощь во время бегства. «Безбожный же правитель Мамай, видев свою погыбель, нача призывати богы своа Перуна и Раклиа и Гурса и величавого собственного пособника Махмета». Перун и Гурс (Хорс) — славянские языческие божества. Махмет, естественно, соотносится с мусульманским пророком Мухаммедом. С исламом соотносится и Салават — распространенное посреди мусульман имя (помните Салавата Юлаева?), значащее в переводе с арабского благодарственную молитву пророку. А вот кто таковой Раклий? Перечисление настолько разнородных богов — очень редчайшее явление в российской литературе и находит аналогию опять-таки исключительно в тексте «Александрии» — в рассказе о посещении Александром Македонским королевства мертвых с перечислением представителей греческого языческого пантеона — Геракла, Аполлона, Гермеса… Геракл в российской версии называется Раклием. Смысл перечисления этого разношерстного пантеона в указании на «идолопоклонство» и «басурманство» неприятеля, о котором говорится, что он «эллин, идолопоклонник и иконоборецъ, злой христьанскый укоритель». Метод же воплощения этой идеи создатель «Сказания» подглядел в возлюбленной им «Александрии».
Битва: версия летописей без прикрас
О ходе и финале Куликовской «кампании» столько сказано в учебниках, панегириках, поэмах, диссертациях, с трибун и на собраниях, что, с одной стороны, нечего добавить, а с другой — тяжело отделить фантазии различных эпох от того, что по сути содержится в источниках. Вобщем, достоверных сведений оттуда не хватило бы и на брошюру.
Можно только констатировать, что Мамай двигался к месту боя неторопливо, рассчитывая, что туда поспеет его союзник, Ягайло I Литовский (будущий повелитель польский Владислав II). Тот, но, предпочел — по ряду суждений — тормознуть на расстоянии приблизительно 1-го дневного перехода от Куликова поля. Тем временем российские достигнули Дона. Переправились около впадающей в него Непрядвы и 8 сентября выстроились на Куликовом поле.
Место, разумеется, выбирали не случаем. Прилегающее к нему в слиянии 2-ух рек открытое место было зажато в тиски оврагами, лесами и перелесками, а означает, противник, известный своими конными атаками, лишался способности обходного маневра. Российские выстроились обычным порядком, другими словами просто перегородили поле. Фланги упирались в густые боры и овраги.
Ну и татары не мудрили поутру. Не сумев обойти российских с флангов, начали схватка обыденным кавалерийским напором. За неимением другого выхода — в лоб. Завязался линейный рукопашный бой, в каком посильнее оказались российские. Видимо, уже к полудню все было решено: ордынцы бежали, а российская кавалерия преследовала их еще 30 км, до реки Клинки (сейчас — Прекрасная Клинка).
Вот, фактически, и все. С известной достоверностью — на основании косвенных данных (размеры поля и приблизительные оценки населенности российских земель) — можно полагать, что летописи очень завысили данные о численности войск. Гипотетичные тогдашние размеры поля, естественно, не вместили бы ни 400, ни 150, ни 100 тыщ человек с каждой стороны. Там сражались максимум тыщ по 30, а быстрее, и того меньше (вобщем, в Западной Европе тех лет битва и 10 000 человек меж собой числилась величавой). Непонятно также — в прямом смысле слова — место знаменитого Засадного полка. Похоже, дружине Владимира Серпуховского в Куликовском деле просто незачем было скрываться. Вероятнее всего, она победила противника на собственном участке битвы, чем и прославилась
Непременно, всех этих сведений довольно, чтоб утверждать: Куликовский триумф стал на то время наикрупнейшим во всей истории войн с татарами. Принципиально и то, что он в первый раз был достигнут совместными усилиями многих княжеств, и то, что Москва совсем утвердилась в роли собирательницы российских земель. В конце концов, слух о победе на Дону прошел в самых далеких землях и странах. Но все таки
Верный союзник Дмитрия, князь Владимир Серпуховской, командовавший Засадным полком, разбил противника на собственном участке битвы
Поле, поле, кто тебя обсеял?
Все таки победа на Непрядве не решила финала войны. Мамай бежал в степи, а хан левобережной Орды Тохтамыш в том же году выступил, чтоб добить его. Темник снова бежал, на этот раз — в Крым, в Кафу (Феодосию), где его уничтожили. А везучий Мамаев противник соединил расколотую на две части Орду и отправился усмирять непокорливый российский улус.
Когда в 1382 году стало понятно о приближении Тохтамыша к Москве, Дмитрию уже не удалось созвать союзных князей: «…и обретеся разность в их, не хотяху помогати». Даже неизменный союзник, кузен Дмитрия Владимир Серпуховской, удалился в Волочил Ламский. Не ожидавший такового поворота величавый князь поторопился в Кострому собирать войско. Дмитрия винят в боязливости, но это — от неведения реалий ведения оборонительных войн. Обычно, город оставался обороняться без помощи других. Князь с войском находился вне городка, создавая опасность противнику снаружи. В 1382 году у Дмитрия союзников не оказалось, потому он отправился на северо-восток собственного Величавого княжества, рассчитывая там отыскать подкрепление. В его отсутствие татарину пригодилось три денька осады, чтобы взять город. Практически все население было вырезано, уцелевших увели в плен. Опустевшую Москву сожгли. В огне погибла вся культура княжества: боясь басурман, близлежащее население свезло в столицу свои ценности. Каменные соборы Кремля до самых сводов были забиты книжками. Погибло все... и все возвратилось на круги своя. Возобновилась безропотная выплата дани, в Орду заложником отправился старший отпрыск Дмитрия, Василий.
С тех пор и до конца жизни Донской больше не помышлял о сопротивлении. Вобщем, ему удалось извлечь из ситуации кое-какие политические дивиденды: в обмен на послушание он получил наследные права на величавое Владимирское княжение, раз и навечно обойдя тверичей и нижегородцев.
Кто таковой Мамай?
С Дмитрием Ивановичем нашим современникам все ясно — его биография известна по бессчетным интерпретациям. Наименее известен его противник. Зять хана Золотой Орды Бердибека занимал в Орде должность беклярбека — одну из 2-ух основных в гос администрации. В его функции входило управление армией, наружными делами и верховный трибунал. Под прямым управлением Мамая находился также весь Крым, служивший ему источником доходов. В 1361 году Мамай распространил свою личную власть на степные районы Причерноморья, Волго-Донского междуречья и предгорья Северного Кавказа. Тогда же он перебежал к активной мятежной деятельности — объявил низложенным правившего в Сарае хана Мюрида и посадил на «трон» собственного протеже (вобщем, тоже члена легитимной династии) Абдуллаха. Орда раскололась. На левобережье Волги скоро воцарился хан Тохтамыш, а на правобережье фактическая власть сосредоточилась в руках самого Мамая, который формально не мог претендовать на ханский титул и поэтому повсевременно выдвигал на престол новых и новых марионеток. В итоге Мамаю пришлось сразу биться и с Тохтамышем, и с недовольной им Дмитриевой Русью. Финал этой борьбы известен. Потерпев сначала поражение от столичного князя на Куликовом поле, а скоро и от Тохтамыша на реке Калке, он удалился в свои крымские владения и, вероятнее всего, был убит в Кафе.
В июне 1913 года на Красноватом холмике (предполагаемое место ставки Мамая) был заложен храм в честь Сергия Радонежского по проекту А.В. Щусева
Заветное сказание российских
1-ые сообщения о битве ничем не выделялись в ряду обыденных средневековых повествований. Равноценность для современников различных военных столкновений эры Дмитрия Донского иллюстрируется даже заголовками: «О первои Литовьщине», «О взятии града Торжьку», «О тферской воине», «О костромском взятии», «О побоищи иже на Пиане»... Неописуемо, но переписчик Рогожского летописца допустил ошибку конкретно в заголовке к рассказу о Куликовской битве, перепутав его с... «побоищем иже на Воже».
Но прошло всего полста лет после бурного княжения Дмитрия Ивановича, и оценка донских событий стала изменяться. Была написана «Задонщина», появилась развернутая и чувственная «Повесть о Куликовской битве», появились упоминания о победе в «Слове и житии о преставлении величавого князя Дмитрия Ивановича, царя русского» и в «Житии Сергия Радонежского». Причина явна: московские правители обретали все больший политический вес и нуждались в геройской фигуре величавого предка-победителя ненавистных татар. Первому в истории Сударю Всея Руси Ивану III в особенности потребовался непреложный духовный авторитет — и такой нашелся. В судьбоносном 1480 году, при стоянии на Угре, когда величавый князь готовился совсем покончить с игом, ростовский архиепископ Вассиан описывал ему в послании, как «достоиныи хваламъ князь Дмитреи, прадедъ Твои...» «в лице ставъ» против проклятого и неразумного «волку Мамаю». И вот приблизительно в ту же пору в фундамент Куликовской мифологии закладывается основной камень — «Сказание о Мамаевом побоище».
В «Сказание» влились и ранешние источники (летописные повести и та же «Задонщина»), и поболее поздние литературные произведения. Естественно, полное доверие историков вызывают только 1-ые. Но не они стали основой для содержания нового «героического памфлета». Идеологический и фактологический блок монумента (в том числе большая часть предварительных, походных и боевых эпизодов) — современная наука относит к концу XV века. Верное на самом деле описание маршрута движения российского войска к Дону, основывается также не на летописных данных, а на прозаической находчивости создателя — ведь главные пути в Орду действовали и спустя 100 лет после Куликовской битвы.
Повторимся: речь уже идет о мифе — возвышенном, ярчайшем и образном. Рассказ о Донской победе звучит как призыв создателя к новым победам над татарами, и, как понятно, призыв этот был скоро услышан: им вдохновлялся Иван Суровый под Казанью и Астраханью! Тем паче что в согласовании с «социальным заказом» новейшей эры Дмитрий Иванович на страничках «Сказания» стает уже «полноценным» самодержцем, князья же — его верными соратниками (а этого в XIV столетии не могло быть).
В итоге вышло, с одной стороны, очень подробное, серьезное и баснословное сочинение о сече Куликовской, с другой же — одно из популярнейших сочинений российского Средневековья. Потому «Сказание» и сумело выполнить свою задачку: опоэтизировать подходящую эру, отыскать в ней героев и бросить о тех событиях неизменное воспоминание в коллективной народной памяти. Хоть и запомнил люд в итоге то, что, вероятнее всего, происходило совершенно по другому
Куда пропало орудие?
Интересных вопросов, связанных со схваткой 1380 года, огромное количество. Не полностью ясно даже происхождение наименования «Куликово поле». Обычная историческая беллетристика связывает его со степными куликами — кроншнепами. Типо эти птицы в обилии водились в окружении. Но топонимика непрядвинских и верхнедонских областей не согласна с таким истолкованием: чуть ли может быть, чтоб эпитет был использован единожды — для обозначения места боя, а после сходу забыт, как не существовал. Другую всераспространенную версию предложил Дмитрий Сергеевич Лихачев, вспомнивший о фольклорных «кулижках» — некоем очень удаленном месте («у черта на куличках»).
Большая часть современных ученых сходятся на том, что идет речь просто о «кулиге». По Далю — это «ровное место, незапятнанное и безлесое», а по «Словарю российского языка XI—XVII веков» — «участок земли на берегу реки (в излуке, по плесу), применяемый как сенокосное угодье». При этом нужно увидеть: в самых ранешних летописных рассказах ни о каких «куликах» либо «кулигах» совсем нет ни слова, сеча просто «локализуется» у точки впадения Непрядвы в Дон. Исключительно в «Задонщине» в первый раз читаем: «…сужено место межь Доном и Непра, на поле Куликове»… Так где же это, где конкретно?
Казалось бы, указание дано достаточно четкое, но ведь сколько воды утекло в обеих реках... Как бы само название первой поэмы о битве свидетельствует: находить нужно за Доном, другими словами на его правобережье. А вот по какую сторону узенькой Непрядвы — непонятно. Из неких летописей как бы выводятся косвенные свидетельства: тоже, дескать, на правом.
Руководствуясь этими данными, стали копать и уже в XIX столетии на волне патриотического энтузиазма к российским победам кое-что отыскали. Основной вклад в фуррор изысканий занес помещик С.Д. Нечаев, чья усадьба оказалась как раз на местности вновь обретенного Куликова поля. Основываясь на сравнении топонимов, местных легенд и на картах находок старого орудия, он сделал вывод, что схватка вышло «на маленьком пространстве, начиная от берегов Непрядвы и впадающей в нее речки Ситки, до истока вливающихся в Дон рек Смолки и Курцы». Вобщем, вопреки утверждению Нечаева, обозначенное им место навряд ли можно именовать «небольшим»
Основной контраргумент врагов этой, канонической на сегодня, версии — малочисленность предметов, оставшихся от беспощадной сечи в обозначенном квадрате. Это недоумение просто разъясняется: в Средние века фавориты непременно собирали все оставшееся на поле брани вооружение! Клинки, копья, щиты и доспехи представляли огромную ценность. Более того, сам факт, что какое-то количество вещей XIV века все таки найдено, вероятнее всего, значит: отыскали их не на месте основного столкновения войск, а там, где преследовали бегущих. Тогда понятно: по всему месту, где отступали татары, нереально было собрать все орудие.
Четыре пути зания битвы
Имя куликовским загадкам — легион, и сейчас блоковская «мгла» над знаменитым полем только сгущается. Скажем, как осознавать древную московскую поговорку, которой все этого времени нередко пользуемся: «Словно Мамай прошел!» Ведь «прошел»-то Батый, Тохтамыш, Девлет-Гирей, кто угодно, только не Мамай, которого разбили на самой границе Российской земли в безлюдном поле! Но серьезнее и печальнее фразеологии вот что: сейчас, хотя о Куликовской битве все еще знает каждый гражданин Рф старше 11 лет, она более не служит объединяющим общество фактором, единым для всех мостиком в прошедшее. Напротив, сторонники различных, обратных версий (и смыслов) «рвут» ее друг у друга на части. Главных дискутирующих лагерей насчитывается, пожалуй, четыре.
Традиционалисты излагают действия консервативно: Куликовская битва — одно из величайших событий русской истории, 1-ый шаг к освобождению российских земель от ордынской зависимости (если уж не употреблять слова «иго»). В сражении участвовали огромные массы людей с обеих сторон, были огромные утраты. Как огромные — приходится, правда, временами переоценивать в сторону уменьшения под давлением исторических свидетельств. Из комплекса эпизодов «Сказания о Мамаевом побоище» адепты обычного взора охотно принимают сюжеты о благословении Сергия, о сражении Пересвета с Челубеем (он же — Темир-мурза) и об атаке Засадного полка.
Сторонники «православного» толкования мифологизируют битву еще посильнее и делают акцент на противоборстве христианской Руси степным иноверцам. С этой точки зрения любые сомнения в историзме Сергиева благословения, в монашеском сане Пересвета и Осляби просто кощунственны, а Мамая на Куликово поле привело намерение убить веру и повредить церкви.
Этот появившийся в XVI веке ультрапатриотический ракурс обрел новое дыхание в эру постсоветского религиозного ренессанса (запоздалая канонизация в 1988 году Дмитрия Донского за «любовь к ближним, служение Отечеству, благотворительность и храмоздательство» — тому свидетельство). Для его приверженцев полностью поистине все произнесенное — и даже не произнесенное — в средневековом житии князя Дмитрия. Так, они не верят в размолвку столичного сударя с Сергием Радонежским. Настаивают на особенной роли Пересвета: «представитель Церкви и лично Преподобного Сергия монах Александр Пересвет начал битву и стал первой ее жертвой» (цитата из церковного поминальника по благоверному князю Дмитрию). А ведь выходит, что инок грубо нарушил правило 4-ого Вселенского собора в Халкидоне (V век), запрещающее монаху вступать на воинскую службу… Что все-таки до переосмысления вышеперечисленных «непреложных фактов» светской историей, то и тут готов ответ: «Гиперкритика по данному поводу взбухла на старенькых атеистических дрожжах» (писатель Юрий Лощиц).
Кстати, о «либеральной гиперкритике». Ее адепты вышли на публицистическое поле битвы относительно не так давно, но сходу выставили на собственной стороне ряд сильных авторитетов. Ах так определяет их позицию прошлый ректор РГГУ Юрий Афанасьев: «Если бы Дмитрию Донскому произнесли слова «освобождение от татар», он бы с разума сошел. Так как царем, которого он признавал, был конкретно монгольский правитель. А Мамай, которого побил, был самозванец, узурпатор, от которого он этого царя защищал». Да и в этом случае, как несложно увидеть, мы имеем дело с чувственным мифотворчеством. Во-1-х, в словах историка ясно слышна вспыльчивость проф ниспровергателя недавнешних мертвых истин русской идеологии. Во-2-х, и по сути-то это риторика: кого мог считать Дмитрий «законным царем» Орды и Руси на 1380 год? И если он оказал услугу татарам, разгромив их узурпатора, то почему же чингизид Тохтамыш разрушил Москву два года спустя?
В базе схожих «огрублений» исторической картины лежат исследования, выводы которых более аккуратны. Как замечает И.Н. Данилевский: «Выступления против Орды происходили все еще в рамках прежних представлений об отношениях меж русскими князьями и ордынскими ханами — «улусниками» и «царями». Еще пока не шла речь о фактически антиордынской борьбе». Но даже этот тезис не снимает натяжки в отношении Дмитрия — «борца с захватом престола в Сарае». Ведь понятно, что темник Мамай, хотя и был фактическим правителем правобережной Орды, никогда не выходил из формального подчинения следующему хану Чингизова рода, полностью законного для Руси. Более того, князь Дмитрий охотно воспринимал ярлычки из рук таких Мамаевых «марионеток». Почему же он вдруг решил счесть старенького знакомого «незаконным»?..
Остается последний взор на куликовскую историю — так именуемый «евразийский». Сущность его более ярко выражается некими современными монгольскими учеными. Они считают, что отмечать юбилеи Куликовской битвы вообщем глупо — не только лишь поэтому, что это возбуждает межнациональную вражду, да и так как меж Золотой Ордой и Столичным государством никакой большой войны совсем и не было. Имели место только стычки меж отдельными князьями и ханами, которые принимали свои владения как «субъекты» одной и той же «федерации» (приблизительно так же смотрели друг на друга князья Священной Римской империи — немцы, итальянцы, французы…).
Эта позиция подкреплена растиражированными трудами Л.Н. Гумилева, полагавшего, что само «иго» — понятие фиктивное, а, как следует, на Куликовом поле никто и никого ни от чего не высвобождал. Евразийцы говорят, что с обеих сторон в битве сражались и татары, и российские, оказавшиеся под рукою того и другого властителя. Вражда не имела, таким макаром, этнической направленности, а отражала маленькие тактические цели, соответствующие для феодальной раздробленности.
Такую аргументацию сейчас очень приветствуют в Татарстане, выступая против всех попыток празднования юбилеев Куликовской битвы. Отголоски этой позиции можно было услышать даже из уст Президента Рф. И все таки, высочайший политический вес приверженцев этого взора на историю не делает его верным. Ведь только добросовестный и размеренный взор на действия прошедшего способен свести на нет обоюдные обиды народов современной РФ, привести к компромиссу, настолько вожделенному для всех.
Пока же, как досадно бы это не звучало, приходится констатировать: восприятие Куликовской битвы в стране очень далековато от такового эталона. Приверженцы «четырех взглядов» не слышат друг дружку, конкретно на почве неконструктивного плюрализма процветают откровенно шарлатанские модели истории. Куликовская битва, присутствующая во всех фантазиях на тему российской истории, просто отражает, говоря современным языком, «раскрученность бренда».
Мы должны знать, что вышло в дальнем прошедшем, каким и почему желали созидать его наши праотцы, какой след в культуре страны оставили легенды. Сохраняя право выбирать себе «скучную» действительность либо «красивый» миф, делать этот выбор мы должны осознанно. И трепетно.
Андрей Петров, кандидат исторических наук
