После прихода Гитлера к власти политический террор стал в Европе обыденным явлением. 29 декабря 1933 года был убит румынский премьер Ион Дука, 30 июня 1934 года - вождь германских штурмовиков Эрнст Рем, 25 июля - австрийский канцлер Энгельберт Дольфус, 9 октября - югославский повелитель Александр и французский министр зарубежных дел Жан Луи Барту. Следует ли поставить в данный ряд и убийство члена политбюро
После прихода Гитлера к власти политический террор стал в Европе обыденным явлением. 29 декабря 1933 года был убит румынский премьер Ион Дука, 30 июня 1934 года - вождь германских штурмовиков Эрнст Рем, 25 июля - австрийский канцлер Энгельберт Дольфус, 9 октября - югославский повелитель Александр и французский министр зарубежных дел Жан Луи Барту. Следует ли поставить в данный ряд и убийство члена политбюро, секретаря ЦК и ленинградского обкома ВКП(б) Кирова, произошедшее 1 декабря 1934 года? «Да, следует» - так считали практически семь десятилетий. Правда, сначала ответственность за грех ложили на Зиновьева, противника Сталина. А с середины 1950-х годов - уже на самого Сталина. Соответственно, изменялся и ответ на вопрос: почему же был убит Киров. После
Убийца
Тайну выстрела в Смольном были призваны раскрыть четыре особые муниципальные комиссии, поочередно создававшиеся ЦК КПСС. Последняя была организована в годы перестройки, под председательством члена Политбюро А.Н. Яковлева. Но, не приводя ни одного подтверждения, участники всех комиссий только повторяли утверждение Хрущева, высказанное им в докладах к ХХ, а позже и XXII съездам КПСС о прямой причастности Сталина к убийству Кирова.
Ничего не поменялось и при Ельцине. Потаенна, продолжавшая кутать выстрел в Смольном, безизбежно порождала домыслы, легенды и легенды. Единственно неоспоримым, не вызывавшим сомнения фактом оставался только тот, что Киров был убит 1 декабря 1934 года некоторым Леонидом Николаевым.
Вечерком этого денька в Таврическом дворце был должен пройти так именуемый актив партийных и русских работников городка - собрание, посвященное только-только принятому на Пленуме ЦК решению о частичной отмене карточек на продукты питания. Естественно, что многие ленинградские бюрократы желали попасть в этот закрытый актив, где ранее других можно было выяснить детали действия, затрагивающего интересы каждого человека страны. Кроме этого, мероприятие в Таврическом дворце представлялось очень престижным к тому же поэтому, что с докладом предстояло выступить не кому-нибудь, а Кирову - представителю высшего эшелона власти. Он, как понятно, был одним из 10 членов Политбюро и одним из 4 секретарей ЦК ВКП(б) - вровень со Сталиным, Кагановичем и Ждановым.
Как и многие бюрократы, на это вечернее собрание во что бы то ни стало стремился попасть и Леонид Васильевич Николаев. Тридцатилетний человек, низкого роста, с очень длинноватыми - ниже колен - руками, на психическом уровне неустойчивый, больной. Прошлый партийный функционер низкого ранга, он одиннадцать лет отработал в Выборгском райкоме ВЛКСМ, секретарем комсомольских организаций на заводах «Красная заря», «Арсенал», Заводе им. Карла Маркса, завотделом Лужского уездного комитета ВЛКСМ.
Потом карьера Николаева пошла резко вниз. Он оказался в обществе «Долой неграмотность!», а позже стал инспектором областного управления Наркомата рабоче-крестьянской инспекции и, в конце концов, разъездным сотрудником областного «Истпарта» - Комиссии для собирания, обработки и издания материалов по истории Октябрьской революции и большевистской партии.
Скатываясь по иерархической лестнице, Николаев не смог осознать, что отсутствие исходного образования и какой-нибудь профессии является важным препятствием для ублажения амбиций и желания стать «большим начальником». Предаваясь беспочвенным грезам, он в конечном итоге отказался подчиниться переводу «на жд транспорт», в дальную и глухую провинцию, за что и был уволен и исключен из партии. Правда, скоро смог достигнуть восстановления в рядах ВКП(б), хотя и со серьезным выговором.
Николаев упорно не пожелал смириться с крахом всех надежд и обратился с апелляцией в горком, лично к Сталину. Но так и не получил ни от кого ответа.
Его супруга, Милда Драуле, говорила 1 декабря: «С момента исключения его из партии он впал в подавленное настроение, находился всегда в ожидании решения его вопроса о его выговоре в ЦК и нигде не желал работать. Он обращался в районный комитет, но там ему работу не дали. На создание он не мог пойти по состоянию здоровья- у него неврастения и сердечные припадки».
Киров был для Николаева последней надеждой. Невезучий партократ желал достигнуть от Кирова не только лишь снятия выговора, да и предназначения на руководящую должность, в неприятном случае - уничтожить его и застрелиться самому. Заранее, 14 октября, он написал предсмертную записку, содержание и стиль изложения которой охарактеризовывают создателя как не совершенно адекватного человека: «Дорогой супруге и братьям по классу! Я умираю по политическим убеждениям, на базе исторической реальности. Так как нет свободы агитации, свободы печати, свободы выбора в жизни и я должен умереть. Так как из ЦК/Политбюро не подоспеет, ибо там дремлют богатырским сном». (Так в тексте. - Ю. Ж.)
План Николаева оказался полностью суровым. Уже на последующий денек охрана Кирова задержала его за очень навязчивое топтание у подъезда дома, в каком жил Сергей Миронович. Задержали, но, лицезрев партбилет и разрешение на орудие, отпустили. Повода для ареста не оказалось.
Тем временем сознание грядущего убийцы все поглубже погружалось в сумрак. Готовясь к теракту, он написал еще одну записку - «Мой ответ перед партией и отечеством», в какой попробовал заблаговременно оправдаться, сравнивая себя с известными революционерами. «Я веду подготовление, подобно Желябову» - участвовавшему в организации нескольких покушений на Александра II. Не наслаждаясь сопоставлением с Желябовым, Николаев отыскал у себя сходство и с Радищевым, сила которого «была в том, что он не мог флегмантично молчать, видя непорядки».
Сразу с этими записями, по рассказу супруги, «он писал пару раз свою автобиографию, при этом один раз переписал ее печатными знаками. На мой вопрос, зачем он это делает, он растолковал мне, что желает, чтоб старший отпрыск Маркс сумел ее читать и изучать». Отпрыску Марксу в то время шел восьмой год.
Мания величия, по всей видимости, уживалась у Николаева с паранойей. В письме Сталину он сетовал: «Пошел 7-й месяц, как я сижу без работы и без снабжения, меня скоро с семьей (5 ч.) погонят из квартиры на улицу». Записи схожего содержания встречаются и в его дневнике: «Деньги на финале, берем взаем. Сейчас весь мой обед состоял из 2-х стаканов простокваши».
В некий момент Леонид Васильевич закончил осознавать, что по сопоставлению с другими ленинградцами он живет очень хорошо. Данный факт подтверждает и его старенькый товарищ по комсомольской работе Котолынов, завлеченный к суду как соучастник Николаева: «Его вещественное положение было неплохим, он не вытерпел вещественной нужды, невзирая на то, что не работал в течение долгого времени».
О том же поведала в процессе следствия и мама Николаева, уборщица трамвайного парка: «В вещественном положении семья моего отпрыска Леонида Николаева не испытывала никаких затруднений. Они занимали отдельную квартиру из 3-х комнат в кооперативном доме, полученную в порядке выплаты кооперативного пая. Малыши также стопроцентно обеспечены всем нужным, включая молоко, масло, яичка, одежку и обувь. Последние 3-4 месяца Леонид был безработным, что несколько усугубило обеспеченность его семьи, но даже тогда они не испытывали особенной нужды».
Тут следует добавить, что безработный Николаев летом 1934 года снимал для малышей дачу в Сестрорецке.
Жертва
У сорокавосьмилетнего Сергея Мироновича Кирова была рядовая биография для людей его круга и положения. Сначала необходимо подчеркнуть большой - с 1904 года - партийный стаж работы. В восемнадцать лет он уже получил диплом Казанского механико-техническое училища (что сейчас соответствует диплому профессионально-технического училища) и заполучил профессию чертежника. Многим позднее в собственной биографии он напишет: «…по окончании училища стал довольно определенным революционером с уклоном к социал-демократии». После училища началась долгая деятельность революционера-подпольщика в большей степени в Сибири, позже - тюремное заключение. Выйдя из кутузки, Киров ишак на Северном Кавказе, став одним из ведущих служащих никак не большевистской владикавказской газеты «Терек». Киров, тогда еще Костриков, обладал бесспорным талантом журналиста. Кстати, рождение псевдонима Киров, по воззрению исследователя Аллы Кирилиной, относится как раз к периоду его работы в газете: в настольном календаре Сергея Мироновича были перечислены имена святых, в том числе и Кира.
В революции и Штатской войне Киров, убежденный революционер, воспринимал самое активное роль: он устанавливал советскую власть на Северном Кавказе, управлял в 1919 году обороной осажденной казачьими частями Астрахани, делал важную дипломатичную цель в меньшевистской Грузии в 1920-м.
После окончания боевых действий Кирова кооптируют первым секретарем ЦК только-только образованной компартии Азербайджана. В Баку ему в первый раз пришлось заняться практическими неуввязками экономики: помогать восстановлению и модернизации нефтепромыслов, тогда огромнейших в стране, всячески содействовать развитию в республике хлопководства, создавать практически на пустом месте текстильную индустрия - обеспечивать строительство фабрики в Баку и переводить тамбовскую фабрику в Рянджу.
В Азербайджане Киров полностью показал свою уникальную способность стремительно осваивать и решать незнакомые ему ранее экономические и производственные вопросы. Тогда же вышло и его политическое определение. В процессе бессчетных обсуждений, потрясавших партию всю первую половину 20-х годов, он никогда не поддержал ни Троцкого, ни Зиновьева - приверженцев леворадикального курса. По всей видимости, ему казалась совсем абсурдной их цель, так либо по другому устремленная к приближению победы мировой пролетарской революции, созданию глобального Союза социалистических русских республик, при этом в самое последнее время. Киров в отличие от их оказался убежденным центристом, таким же, как Сталин, Молотов, Орджоникидзе, Каганович, Ворошилов.
Вот поэтому в декабре 1926 года, когда Зиновьева вывели из высшего управления страны, сняв с постов и председателя исполкома Коминтерна, и секретаря ленинградского обкома, Кирова ввели кандидатом в члены Политбюро и направили в Ленинград. Напутствия ему сводились к последующему: искоренить без остатка леворадикальные настроения, господствовавшие тогда не только лишь посреди партийных функционеров, да и большинства рабочих ленинградских заводов. Другими словами, его выслали для очистки 2-ой по величине, но первой по значимости партийной организации страны.
Когда же Киров смог совладать со настолько принципиальным поручением, на пленуме, проходившем 13 июля 1930 года, его выбрали членом Политбюро и оргбюро, секретарем ЦК. Словом, сейчас уже ввели в высшее управление СССР, но с очень ограниченными функциями. Ему предстояло, как и ранее, заниматься неуввязками никак не страны в целом, а только 1-го большого и очень принципиального региона. Как понятно, в то время Ленинградская область включала в собственный состав Новгородскую, Псковскую, Вологодскую, Мурманскую, да еще, правда, неофициально, и Карельскую республику. Так что в очах обитателей северо-запада страны Киров представал сходу в нескольких ипостасях.
Для приверженцев Зиновьева, продолжавших служить в городке на Неве, хотя и на незначительных должностях, он смотрелся предателем заветов Октября, могильщиком революции и партии, как и все центристы, включая Сталина. Киров оценивался так, невзирая на то, что напористо проводил в жизнь планы первой и 2-ой пятилеток, разработанные, кстати, не центристами, а одним из фаворитов троцкистов - Е.А. Преображенским. Он же управлял модернизацией тяжеленной индустрии, созданием легкой, твердо проводил коллективизацию, возглавлял снос 10-ов церквей и соборов, давал санкции на аресты интеллигенции, саботировавшей социалистическое строительство.
Для рабочих Киров был огненным революционером, страстным оратором, умеющим зажечь аудиторию, увлечь ее, уверить в том, что трудности денька преодолимы, что скоро благодаря напористому труду и энтузиазму получится выстроить светлое здание социализма, а позже и коммунизма, другими словами - воплотить в действительность многолетние мечты трудового народа всех государств.
Для многих прекрасных дам городка, для балерин Мариинского театра Киров был другим - бонвиваном и ферлакуром, прелестным владельцем нередких вечеринок во дворце Кшесинской, которые молва называла оргиями. В этом дворце он фактически жил, а в официальной его квартире на Каменноостровском проспекте жила тяжелобольная супруга Сергея Мироновича - Мария Львовна Маркус со собственной сестрой - Софьей Львовной, которая ухаживала за нею.
Таким же бонвиваном казался Киров и Милде Драуле, супруге Леонида Васильевича Николаева, тридцатитрехлетней латышке. Сначала 20-х она работала совместно с Николаевым в Лужском уездном комитете комсомола. В тот же период Милда стала его супругой. После переезда в Ленинград юная, увлекательная дама работала инспектором сектора кадров в отделе легкой индустрии обкома. Тогда же поползли слухи о ее недвусмысленных отношениях с Кировым. Подтверждало досужие дискуссии почти все: и приобретение семьей Николаевых отдельной трехкомнатной квартиры в кооперативном доме, на что средств у их очевидно не было, и отпуска, которые Милда проводила без супруга, почему-либо до денька совпадали с отпусками Кирова.
Для пресечения сплетен, порочивших 1-ое лицо городка, Милду по чьей-то довольно значимой советы срочно перевели в той же должности в Управление уполномоченного наркомата тяжеленной индустрии. Это учреждение, как и обком, располагалось в Смольном, но не на 3-ем, а на втором этаже.
Два выстрела
Об активе в Таврическом дворце Николаев вызнал днем 1 декабря из газет. Одержимый единственной мыслью - поменять враз свою жизнь, - Николаев два раза звонил супруге на службу, умоляя, требуя обязательно достать для него билет. Только сначала первого Милда отдала в конце концов определенный ответ: выполнить просьбу супруга при всем желании не может.
Помощь пришлось находить в других местах. Для начала Николаев поехал в Смольненский райком и стал просить билет у тех работников. Какой-то из них отказал сразу, 2-ой, вняв мольбе старенького знакомого, пообещал. Правда, предложил подойти к нему в самом конце денька.
Не очень полагаясь на такое обещание, Николаев решил подстраховаться. Опять сел в трамвай и направился в Смольный, в горком, где у него также были знакомые по прошлой работе в комсомоле. За час он обошел пятерых, поговорив с каждым. И только инструктор горкома Петрошевич отдал себя уломать, сказав, что попробует выполнить просьбу, но снова же, как и в Смольненском райкоме, - только к концу денька и если, очевидно, остается излишний билет.
Николаев решил больше не удаляться от Смольного, переждать, гуляя недалеко. Но длительно на прохладном и сыром ветру он не выдержал и возвратился в Смольный, чтоб погреться. Свободно, как и хоть какой желающий, вошел через главный подъезд, поднялся на 3-ий этаж. Там, предъявив часовому партбилет, чего было полностью довольно, пошел по большенному коридору, тянувшемуся повдоль строения.
Часы демонстрировали начало 5-ого.
…Выйдя из вагона «Красной стрелы», Киров направился домой, на Каменноостровский. Необходимо было навестить супругу, совладать о состоянии ее здоровья и приготовиться к докладу.
Ровно в 16.00 Киров вышел из подъезда и пошел пешком, как он нередко это делал, по правой стороне проспекта. Охрана была рядом: впереди шел телохранитель Трусов, сзади, в 10 шагах - еще двое, Лазюков и Паузер. У моста Киров сел в свою машину, а сторожи - в свою, и кортеж направился по набережной к Литейному проспекту и дальше по Шпалерной. Не доезжая до Таврического, Киров вдруг повелел шоферу, не останавливаясь, ехать далее. Он решил поначалу заехать в Смольный и только позже возвратиться к дворцу. Благо, они размещались недалеко друг от друга.
Машина въехала во двор и тормознула у служебного - «личного» - подъезда. Киров в сопровождении охраны - тут к трем сопровождавшим его от дома чекистам присоединилось еще четыре смольненских - вошел в здание и начал подниматься по лестнице. Сейчас, как и предписывала аннотация, его аккомпанировали сотрудники местной охраны - Аузен, Бальковский, Борисов. В их обязанности входило обеспечение безопасности члена Политбюро лишь на 3-ем этаже: в коридоре и у кабинета.
На площадке верхнего этажа охрана опять перестроилась. Аузен и Бальковский остались у лестницы, а по большенному коридору за Кировым последовал Борисов. Навстречу им, от кабинета, был должен выйти очередной сторож, Дурейко. Вот тогда охрана и допустила оплошность. Борисов значительно отстал от Кирова, а Дурейко, хотя и предупрежденный по телефону из вестибюля, замешкался и все еще оставался в приемной.
Киров нерасторопно шел по длинноватому коридору, особенно многолюдному для вечера. Он практически дошел до поворота в малый двенадцатиметровый коридор, точнее, в тупик, где по левую сторону размещались кабинеты Кирова и его заместителя Чудова с общей приемной, а по правую - помещения скрытой части и архива. Меж этими помещениями находилась стеклянная дверь, ведущая в специальную, только для начальства, столовую.
В этот момент из туалета, находившегося в нескольких шагах от поворота в малый коридор, вышел Николаев. С изумлением увидел прошедшего мимо Кирова и сразу пошел прямо за ним. За поворотом нагнал его, достал из ранца пистолет и выстрелил в затылок человеку, ставшему для него олицетворением всех бед и несчастий.
К Кирову сразу ринулся монтер Смольного Платоч, стоявший у двери столовой. Услышав выстрел, бегом возвратился вспять только-только свернувший за угол кладовщик Васильев, за ним подбежал директор ленинградского госцирка Цукерман, стоявший на углу. Здесь же открыл дверь скрытой части ее сотрудник Лионикин. Они все узрели лежавшего на полу всего в 2-ух шагах от двери собственной приемной Кирова и стоявшего рядом с ним незнакомого человека.
Возникновение людей, видимо, смутило Николаева. Он попробовал, как и желал, здесь же покончить с собой, но рука его дрогнула, и пуля ушла в потолок. Он все таки свалился - от сильного нервного напряжения растерял сознание.
Из всех дверей выбегали люди. Одни бежали к телефону, чтоб вызвать «скорую помощь». Другие подняли Кирова и понесли его в кабинет. Лионикин и Дурейко кинулись к Николаеву, обыскали его. Отыскали в ранце записную книгу, ежедневник, предсмертную записку, воззвание «Мой ответ перед партией и народом» - все то, что Николаев вот уже полтора месяца всюду носил с собой. Позже они отнесли все еще нечуткого убийцу в комнату информационного отдела, где и заперли до приезда чекистов.
Следствие
Выстрелы в Смольном прозвучали в 16.30. Ровно через пятнадцать минут в доме № 4 по Литейному проспекту - в Управлении НКВД по Ленинграду и области начальник 4-го отделения секретно-политического отдела Коган начал допрос Милды Драуле.
Четверть часа - это как раз то время, за которое можно спуститься с третьего либо второго этажа Смольного, сесть в машину и проехать фактически по прямой, по Шпалерной, до Литейного. В протоколе допроса Драуле не сохранились те листы, на которых имелась запись о том, где ее задержали, почему стали допрашивать сначала конкретно ее. Листы эти во 2-ой половине 50-х годов убили. Официально, по акту.
Через час стали допрашивать очевидцев. Служащих охраны, свидетелей злодеяния, даже работников горкома и Смольненского райкома, общавшихся с убийцей в тот роковой денек. Самого же Николаева допросить оказалось нереально. Он все еще находился в шоке, почему и был перевезен из Смольного в Городскую психиатрическую поликлинику № 2. Там после нужных процедур он и пришел в себя около 9 часов вечера.
В 18.20 начальник Управления НКВД Ф.Д. Медведь направил в Москву 1-ое сообщение, жадно высказывавшее сам факт убийства и фамилию убийцы: «Жена убийцы Николаева по фамилии Драуле Милда, член ВКП(б) с 1919 года, до 1933 года работала в обкоме ВКП(б). Арестованный Николаев выслан в Управление НКВД Ленинградского военного окрестность. Дано распоряжение об аресте Драуле. Проверка в Смольном проводится». Эту шифротелеграмму прочли в Москве сначала восьмого вечера.
В 22.30 в Москву ушла 2-ая телеграмма. В ней коротко излагались показания Милды о том, когда Николаева исключили из партии, также про имевшееся у него зарегистрированное орудие. А через полчаса Медведь, его заместитель Фомин, начальник экономического отдела Молочников и заместитель секретно-политического отдела Стромин смогли приступить к допросу Николаева.
«Вопрос: Сейчас, 1 декабря, в коридоре Смольного, вы стреляли из пистолета в секретаря ЦК ВКП(б) тов. Кирова. Скажите, кто совместно с вами являлся участником в организации этого покушения?
Ответ: Категорически утверждаю, что никаких участников в совершении мною покушения на тов. Кирова у меня не было. Все это я подготовил один и в мои намерения никого я не посвящал. Идея об убийстве Кирова у меня появилась сначала ноября 1934 года… Причина одна - оторванность от партии, от которой меня оттолкнули (исключение 8 месяцев вспять)…»
После допроса в Москву ушла 3-я шифротелеграмма. Но излагалось в ней не то, о чем поведал Николаев, а нечто внезапное: «В записной книге Николаева запись: «герм. тел. 169-82, ул. Герцена 43». Это вправду адресок германского консульства».
Так в полночь первого денька следствия обозначились три вероятные версии, объяснявшие предпосылки катастрофического злодеяния. 1-ая - убийство на почве ревности, что практически подтверждали сами руководители управления НКВД допросом Милды ровно через пятнадцать минут после убийства Кирова. Но от нее сразу, без проверки, отказались. Вероятнее всего, поэтому, что такая версия кидала тень на моральный вид 1-го из фаворитов партии, чернила его. К тому же она подтверждала и без того ходившие по Ленинграду кривотолки о гулких кутежах Кирова с дамами во дворце Кшесинской.
2-ая версия - «германский след». Внезапно всплывшая связь Николаева с германским представительством. Направить же внимание на такие, более чем непонятные, дела с этим учреждением принудило последующее. Оказалось, что Николаев летом и осенью не один раз посещал германское представительство, после этого каждый раз направлялся в магазин Торгсина, где покупки оплачивал дойчмарками. А к тому же то, что днем 2 декабря без положенного в таких случаях извещения наркомата зарубежных дел генконсул Рихард Зоммер сел в поезд, следовавший в Хельсинки, и больше в СССР никогда не ворачивался.
Но и Медведь на допросах Николаева 1 и 2 декабря, а 3 декабря - сменивший его замнаркома внутренних дел Агранов упрямо придерживались другой версии. Они напористо добивались от Николаева признания, что он убил Кирова только по личным мотивам: из-за исключения из партии и неудовлетворенности жизнью в целом. Благо, сама биография убийцы, обнаруженные у него письма, ежедневник давали тому предостаточно оснований.
Только вечерком 4 декабря, когда после поездки в Ленинград Сталин возвратился в Москву, направленность следствия резко поменялась. «Агентурным путем» - от подсаженного в камеру к Николаеву осведомителя - следователи в первый раз получили фамилии людей, с кем обвиняемый более 10 годов назад работал в Выборгском райкоме комсомола, тех, кто стал потом приверженцем Троцкого или Зиновьева. После таковой инфы основной, а потом и единственной стала версия политического убийства.
Вопрос же о том, на кого непосредственно возложить всю полноту ответственности за убийство Кирова - на Троцкого либо Зиновьева, - решался просто. Троцкого еще 5 годов назад отправили из СССР, и он сейчас был недосягаем. В отличие от него Зиновьев жил и работал в Москве членом редколлегии теоретического органа партии журнальчика «Большевик». 16 декабря Зиновьева, а заодно и еще 1-го бывшего члена политбюро Каменева арестовали.
На последующий денек в передовице газеты «Правда» появилось разъяснение предпосылки таковой акции: «Гнусные, опасные агенты классового неприятеля, подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов товарища Кирова». А через 5 дней обвинение бывшего управляющего Коминтерна, который перед революцией совместно с Лениным прятался в шалаше в Разливе, конкретизировали. «Мотивами убийства товарища Кирова, - указывалось в сообщении «В Народном комиссариате внутренних дел», - явилось рвение достигнуть таким методом конфигурации нашей политики в духе так именуемой зиновьевско-троцкистской платформы».
Ход Сталина
Кому же и, главное, для чего пригодилась такая трансформация - переквалифицирование злодеяния, совершенного очевидно на бытовой почве, да к тому же на психическом уровне больным человеком, в политическое? Тут вероятен только один ответ - Сталину. И на то у него имелись очень весомые предпосылки. Ведь убийство Кирова, как будто манна небесная, давало ему внезапный шанс одним ударом управиться со всеми своими политическими противниками, дискредитировать и опозорить их.
На 5 процессах по делу Николаева приговорили к расстрелу 17 человек, в том числе и его супругу Милду. К тюремному заключению на срок от 10 до 2-ух лет - 106. Выслали в ссылку, но уже без суда, еще 663 человека, а 325 - принудительно переселили из Ленинграда в другие городка. Все репрессированные были членами партии, активными идеологическими сторонниками Троцкого и Зиновьева.
Юрий Жуков, доктор исторических наук
Вокруг света
Что еще поглядеть по данной теме...
Бронзовый Сталин
in История Рф
Вождь народов чуть не стал именованием Рф, но его обогнали Александр Невский и Петр Столыпин
...
Приговор для Европы. Видео
in Новая история
Контракт о ненападении меж Германией и Русским Союзом (также известен как "Пакт Молотова - Риббентропа") - заключён 23 августа 1939 года. Контракт подписали министры зарубежных ...
Похожие статьи:
