В один прекрасный момент нам «повезло» в той игре, которую в 40-х годах затеяли физики. По собственному признанию создателей американской атомной бомбы, они не знали, будет ли спровоцированная ими реакция атомного распада носить локальный нрав, либо же, раз начавшись, атомный распад будет ввязывать в себя все новейшую и новейшую материю и в конце концов убьет все окружающее вещество, убьет и Землю, и всю Вселенную...
Тогда нам подфартило. Под нашей дерзновенной киркой мины не оказалось. Есть ли гарантия того, что и в том месте, где сейчас копают биологи, нет схожей мины?
Во-2-х, каковы будут отношения меж людьми различных рас — другими словами меж клонированными и показавшимися на свет естественным методом? Все ли согласятся признать клонов людьми? Кем будут копии в собственном своем восприятии? Как будем смотреться мы в их очах? Вобщем, тут мы подходим к вопросу, который Церковь издавна умоляет обсудить докторов и юристов: что есть человек; когда начинается и когда кончается людская жизнь (неувязка абортов и эвтаназии); что делает человека человеком (неувязка людей с увечной психикой).
В целом же эти аргументы крутятся вокруг трудности прав человека: какие права есть у человека и кто конкретно обладает этими правами.
А есть ли у Церкви какие-то свои аргументы против клонирования, которые могли быть специфично христианскими? Мне пока такие аргументы не встречались. Чувственные вскрики вроде того, что создание человеком человека есть узурпация прав Божественного Творца и поэтому прямой сатанизм, мне не кажутся убедительными. В конце концов, сначало и свет появился по воле Божественного «да будет!». Сейчас же сотворение света доступно и людям, и ничего кощунственного в работе электрика либо оператора электростанции мы не лицезреем.
Поспешность подобного рода аргумента видна из восхитительной притчи, рассказанной Антуаном де Сент-Экзюпери в романе «Цитадель»: «Жил на свете один алхимик, он желал раскрыть тайну жизни. И случилось так, что с помощью реторт, перегонных кубов, всяческих порошков и смесей ему удалось получить крохотный комочек живого теста. Набежали логики. Они повторили опыт, смешали порошки и смеси, зажгли огнь под ретортой и получили очередной живой комочек. Ушли они, звучно крича, что потаенна жизни больше не секрет. Что жизнь — естественная последовательность обстоятельств и следствий, взаимодействие при нагревании частей, не владеющих жизнью. Логики, как обычно, потрясающе все сообразили. Они не сообразили, что природа сделанного и природа творчества не похожи друг на друга, творческая сила, исчерпавшись, не оставляет следов. Недаром творец всегда покидает свое творение, и творение поступает в распоряжение логики. И я смиренно отправился к собственному другу геометру. «Где увидел ты новое? — спросил он. — Жизнь породила жизнь. Новенькая жизнь появилась благодаря алхимику, а алхимик, как я знаю, живой. О нем запамятовали, так оно и положено, творец растворяется и оставляет нам творение» (А. де Сент-Экзюпери. Оплот./Согласие. 1993, №3, с.210).
Если человек может сделать жизнь, означает, он воистину несет внутри себя образ собственного собственного Творца. Я убежден, что любые успехи науки только прославляют Творца нашего разума, а не хулят Его.
В реакции католического мира на клонирование еще больше специфично конфессионального, чем в реакции мира православного. Для католиков клонирование ставит суровую богословскую делему: будет ли наследоваться первородный грехлюдьми, показавшимися без полового акта, а если будет, то как он будет им передаваться. Дело в том, что со времен Августина католики считали, что первородный грех передается через акт зачатия, так как с актом зачатия связано некоторое «недолжное удовольствие». Брак допустим, и зачатие допустимо. Но, по слову латинского древнехристианского писателя Тертуллиана, «брак есть терпимое любодеяние». В эротическом удовольствии супруги теряют контроль над собой, наслаждаясь друг другом, запамятывают о Боге—и через эту лазейку в зачатый ими плод заходит некоторая «порча»... А где же удовольствие у истоков той жизни, что получена методом операции над обыкновенной, неполовой, соматической клеточкой? Происхождение этой первичной клеточки связано быстрее с неприятностями. Потому что же тут будет передаваться «первородный грех»? Человек, зачатый без удовольствия у и без соития, по логике августинизма, оказывается не под властью первородного греха.
Православие же не лицезреет тут вопроса. Биология быстрее подтверждает наше давнешнее убеждение: человек сотворен для бессмертия. Некие наши клеточки (зародышевые) вправду бессмертны. Но так как клеточка, взятая для клонирования, и существо, выращенное из нее, будут жить в нашем, падшем, мире, то дыхание «первородной» смертности, как досадно бы это не звучало, все равно опалит ее. И не биологи, но только Тот, Кто Один имеет Бессмертие, может защитить нашу жизнь от погибели либо возвратить нас к ней... Так что православной интерпретации первородного греха клонирование никак не противоречит. Быстрее напротив — дискуссии о клонировании важны для православной полемики с католичеством и августинизмом.
А именно, может быть обсуждение вопроса о том, через что все-таки конкретно транслируется «первородный грех»: происходит ли это «по инициативе» родителей, которые, зачиная малыша, передают ему свою страстность, либо же это происходит не поэтому, как конкретно ребенок зачат, а поэтому, что он просто заходит в наш нездоровой мир. Во всяком случае, суждение Карфагенского собора 252 г. («Не возбранять крещения малышу, который, чуть родившись, ни в чем же не согрешил, не считая того, что происшедши от плоти Адама, восприял заразу старой погибели чрез самое рождение») допускает двойственное истолкование.
Очередной вопрос заключается в том, будет ли человеком клонированное существо? В церковной письменности иногда высказывались представления, как будто души малышей содержатся в семени отца (теория традуционизма). Согласно ей уже в семени Адама были души всех нас. Все мы были в Адаме, когда он грешил, и поэтому мы тоже совиновны в том грехе... Соответственно ребенок, ведущий происхождение не от семени отца, а от его соматической клеточки, не будет владеть душой.
Да и это точка зрения, воспринятая более католичеством, ежели православием. В православном осознании душа человека, его личность, творится Богом. Предки дают только тело. Потому вопрос для богослова тут только в одном: пожелает ли Господь соединить с зародышом, приобретенным в итоге клонирования, людскую душу. Так как это вопрос о воле Бога — заблаговременно ответа быть не может. И очень дерзким является поступок некоего священника, который отказался крестить малыша, о котором предки произнесли, что он был «зачат в пробирке» (свящ. Анатолий Берестов с неодобрением поведал об этом случае на Рождественских образовательных чтениях 1998 года). Думаю, что и относительно «клонов» Церковь будет настаивать на признании их людьми (чтоб не допустить проведения тестов над ними либо разъятие их «на запчасти») и будет крестить и причащать этих детей.
Этот вопрос, как ни покажется странноватым, в принципе уже решен церковным преданием. В «Требнике» свт.
Петра Могилы есть чинопоследование «О крещении дивов и ин чуд родящихся». В нем предписывается: «Аще волшебство либо див некоторый от супруги родитися приключит, и аще образ человеческий имети не будет, да не будет крещен. Аще же в том недоумение будет, да крестится под тоею кондициею: Аще сей есть человек, крещается раб Божий имярек во имя Отца и прочая». (Другими словами если нет убежденности, что новорожденный — человек, но нет и доказательств оборотного, его следует крестить, добавляя сначала: «Если это человек» — Примеч. ред.] Вообщем, для Церкви типично настаивать на том, чтоб границы класса созданий, называемых людьми, раздвигались. Для светских мнений бывает, напротив, типично рвение к сужению пределов людского бытия: малыши в утробе мамы — не люди; коматозные нездоровые — не люди; малыши, рожденные без мозга, — не люди; малыши, пораженные заболеванием Дауна, — тоже... Так что и в случае с клонированием не стоит идти против церковной традиции и негативно решать вопрос о том, люди ли будут сии «дивы» либо нет.
Есть еще в церковной письменности предостережения от активизма, перекраивающего Богозданный мир. Часто их употребляют как аргумент, поясняющий христианское неприятие клонирования. Но если уж честно использовать этот аргумент, то нужно закончить в храмах возжигать свечки из парафина (этого вещества не было в «богозданном мире» до возникновения людской химии), заправлять лампадки вазелином, носить синтетику, печь просфорки (они ведь не вырастают на церковном дворе) и вообщем жить в мире культуры. Мир «ноосферы» (не в смысле оккультно-каббалистическом, а в смысле чисто культурологическом: ноосфера как мир,которого задела людская деятельность) есть неминуемая наша сфера обитания. И тут не так просто решить: чего мы можем коснуться нашей перестраивающей десницей, а чего — нет. Во всяком случае, запрета на изменение мира и даже человека быть не может (если только мы не желаем запретить медицину как таковую). Дискуссии подлежит только вопрос о целях и последствиях нашего вмешательства.
Итак, на мой взор, само по себе клонирование не есть грех. Не есть нарушение какой-нибудь из сторон Библейского вероучения. Но очень велика опасность греховного внедрения результатов клонирования, и поэтому разумнее и нравственнее было бы воздержаться от этих странноватых тестов.
Вновь повторю: мы против клонирования. Но против мы не поэтому, что мы защищаем собственный катехизис, а поэтому, что мы просто люди. Какие-то аргументы окажутся у нас теми же, что и у людей неверующих. Какие-то окажутся в ходу не только лишь у нас, да и у людей других религиозных традиций. Но суровых специфично христианских аргументов мне пока встречать не приходилось. Этого не нужно смущяться. Напротив, это стоит выделить: ведь и так много усилий прилагается нашими оппонентами для того, чтоб придать нам в очах публичного представления облик«луддитов», обскурантов, обычных противников науки. Потому и стоит пояснять: наша брань не против науки. Мы просто желаем, чтоб внедрение достижений науки было или гуманным, или — никаким.
Диакон А.Кураев
