Возникновение общественной медицины в России в последней трети XIX века положило начало регулярному диалогу ученой медицинской культуры и народной культуры российского города и деревни. Местом осуществления этого диалога стала сеть участковых больниц и земских врачебных участков, являвшихся в то же время «надежной опорой проведения санитарных мероприятий» 1 .
Особой проблемой социального порядка в России и, в частности, на Нижней и Средней Волге, в эту эпоху оказались эпидемии опасных заразных заболеваний – холеры и чумы, а, кроме того, и в не меньшей степени, тифа, дифтерии, сибирской язвы и др. Размышляя о необходимости «оздоровления Поволжья», Николай Федорович Гамалея, стоявший на позициях санитарно-профилактического направления в российской медицине, называл наиболее неблагополучными в санитарном отношении городами именно волжские города Астрахань, Царицын, Саратов и Самару 2 . Причинами этого санитарного неблагополучия назывались, с одной стороны, близость к азиатским странам, откуда по Волге в Россию заносились многие опасные инфекции, а с другой нерадивость властей, их привычка прибегать к полицейским мерам и экономить на здоровье народа.
Вместе с тем, по мере все большего участия государства и органов местного самоуправления в борьбе эпидемиями значительная часть медиков стала считать главным условием распространения заразных заболеваний в народной среде культурно-гигиенические практики самого народа, главным образом, неустроенный быт, пьянство, сексуальную распущенность, несоблюдение правил гигиены. В медицинской литературе возобладали такие, например, суждения: «Борьба с эпидемиями есть собственно борьба с народным невежеством и потому требует и продолжительного времени и соответствующих средств» 3 . По этой причине основной стратегией борьбы с эпидемиями стало, с одной стороны, санитарно-гигиеническое просвещение народного сознания, а с другой стороны, вмешательство в те культурные практики, которые считались связанными с распространением инфекций.
1. Народ как аудитория гигиенистов
В медицинской периодике рубежа XIX и ХХ веков многие авторы часто повторяли известное выражение Николая Ивановича Пирогова о том, что гигиена как профилактическая медицина должна и может стать источником успехов медицины ближайшего будущего 4 . При этом популяризация личной и общественной гигиены многими медиками рассматривалось и как наиболее эффективное средство предупреждения эпидемий опасных инфекций.
Русские гигиенисты, пропагандируя новые знания о причинах возникновения эпидемий и мерах предотвращения их, имели перед собой несколько типов аудиторий, сообразующихся с классовой структурой российского общества. Наиболее массовой и поэтому наиболее важной для решения задач медицинского просвещения была аудитория, состоящая из представителей городских низов и деревенских жителей, т.е. «народ». Характерной чертой этой аудитории была ее преобладающая неграмотность, поэтому дело просвещения народа не могло свестись только лишь к распространению печатной литературы гигиенического содержания. Принимая к сведению это обстоятельство, отечественные врачи использовали оригинальные средства распространения гигиенических знаний и информации, предупреждающей о причинах заразных болезней.
К их числу относились публичные лекции, которые проводились, как правило, в деревнях, а также передвижные гигиенические выставки и кинематографические сеансы, которые вошли в моду в годы, предшествующие первой мировой войне, и часто разворачивались в уездных городках и даже некоторых деревеньках. В случае противочумной просветительской работы большую роль играли плакаты и листовки. Нередкими оказывались случаи, когда лекции на гигиенические темы и даже простое появление в деревне врача вызывало у населения нежелание вступать с ним в контакт, поскольку народ видел в нем всего лишь еще одну разновидность государственного чиновника, от которого нечего ждать чего-то хорошего. Подобное имело место, как правило, в старообрядческих поселениях. В этом случае возникал вопрос о налаживании общения, для чего нужен был прецедент удачного излечения кого-либо из больных. Поскольку такие визиты в деревни чаще всего разворачивались в период очередной эпидемии того или иного заразного заболевания, то возможностей для применения успешной терапии было достаточно. Во многих случаях первыми пациентами врача и его спутников становились самые мало защищенные члены местного сообщества, многодетные вдовы и беспросветные бедняки. Положительные результаты в лечении, достигаемые благодаря применению изоляции больных и обеззараживанию их жилищ, влекли за собой возможность дальнейшего налаживания общения врача с местными жителями, в том числе и чтения лекций о причинах возникновения болезней и мерах их профилактики.
Преобладающими вопросами публичных лекций были вопросы холеры, сибирской язвы, сифилиса, туберкулеза, а также чумы, которой уделялось внимание преимущественно в засушливых регионах Астраханской губернии. Наряду с этим лекторы и организаторы гигиенических выставок обращали внимание на вопросы правильного ухода за детьми, поддержания чистоты в жилищах, хранения пищи и питьевой воды, а также содержание колодцев, пристаней, конюшен, коровников, мастерских и т.д. Разнообразие предлагавшейся информации указывает на пестрый характер народной аудитории гигиенистов, присутствие в ней мужчин и женщин, крестьян и рабочих, молодежи и пожилых людей.
В отчетах о поводившихся лекциях с определенной долей удовлетворения указывалось на благочестивое молчание народа в ходе публичных лекций. Народ представлялся как особая безмолвная материя, которой слово лектора было призвано придать новую, благородную форму. Между тем, как следовало из последующих отчетов, эта материя часто продолжала оставаться грубой и невежественной, поскольку многие рекомендации врачей, например правила приема лекарств, нарушались.
Этот образ просвещенного врача и безмолвно-благочестивого народа, рисуемый в санитарно-медицинских хрониках волжских губерний, разумеется, был натяжкой. К тому же, народная аудитория приезжих лекторов, как и посетители гигиенических выставок, не представляла собой аморфной массы. В ее среде выделялись лица, готовые к действенному сотрудничеству с санитарными организациями, и, безусловно, лица, равнодушные к по отношению к ним. Из числа первых в дальнейшем назначались активисты, которым предписывалось осуществлять санитарный надзор в пределах селения и информировать власти о случаях заразных заболеваний среди местных жителей. В отчетах противочумных съездов 1920-х годов, проводившихся в Саратове, такие активисты обозначались как санитарные надзиратели. При этом подтверждалось, что сам институт надзирателей был создан еще в дореволюционные времена. В 1925 году труд санитарных надзирателей в поволжских деревнях оплачивался из расчета от 75 копеек до 1 рубля в месяц. В их число включались «сельские исполнители», «представители местной интеллигенции» и так называемые «деревенские лодыри», обязанностью которых был ежедневный обход деревни на предмет выявления больных. Еще одной формой участия населения в поддержании санитарного порядка на местах были доносы 5 . Таким образом деревенские санитарные надзиратели и доносчики образовывали активную часть аудитории гигиенистов.
В медицинской периодике тех лет обращалось внимание на всякий факт готовности местного населения сотрудничать с врачами и стремление слушать советы гигиенического характера. Наиболее часто отмечались те случаи, когда само население или определенные группы его, в частности духовенство, обращались к врачам за помощью и были готовы распространять информацию об эпидемиях на более широкую аудиторию. Так, орган Самарского губернского земства «Холерный листок» в 1907 году опубликовал сообщение о том, как братия Николаевского мужского монастыря пригласила доктора и фельдшерицу в монастырский поселок для оказания помощи местному населению, в то время как сами монахи провели разнообразные санитарные мероприятия в округе своей обители. В той же хронике сообщалось о распространении приходским братством при церкви Святого Алексия Митрополита в Самаре листовок, содержащих в себе информацию гигиенического характера, насыщенную характерной религиозной метафорикой.
«Сын мой! Не пресыщайся всякою сластию, и не бросайся на разные снеди.
Ибо от многоядения бывает болезнь, и пресыщение доводит до холеры.
От пресыщения многие умерли, а воздержанный прибавит себе жизни.
Почитай врача честию по надобности в нем, ибо Господь создал его. И от Вышнего врачевания и от Царя получает он дар.
Господь создал врачевства, и благоразумный человек не будет пренебрегать ими» 6 .
В послереволюционные годы сообщения о положительных фактах сотрудничества медиков и духовенства на Нижней и Средней Волге исчезают. Но понятие о деревенском активе остается. В тени этой категории остается та часть, которую следовало бы назвать пассивом. Ее состав также оказывается пестрым и вполне очевидным. Это прежде всего детское население, наиболее подверженное опасностям инфицирования, и старики, чье сознание, демонстрирует способность к консерватизму и приверженность к культурным практикам, идущим в разрез с требованиями санитарно-медицинского просвещения.
2. «Не прикасайтесь к сусликам!»: опасная связь людей и животных
Особой приметой народной культуры неизменно считалась ее тесная связь с природой, с ландшафтом, на котором раскинулись крестьянские поселения, с животными, к которым народ, казалось бы, прикипел всею душой. Отечественная литература и философия XIX века подчеркивала эту связь, почитая ее как надежную основу святости русского народа. Короче говоря, до определенного исторического момента просвещенное сознание признавало естественность народного быта или, по крайней мере, готово было терпеть ее. Борьба с эпидемиями, поставленная на основу новых научных знаний, заставила многих, прежде всего врачей, увидеть в этой естественности источник опасности для всего общества, в том числе и для самого народа.
Ключевыми элементами этой опасной естественности народного быта стала, с одной стороны, близость народных масс к естественным водоемам, служившим источниками питья, а с другой стороны, близость к животным. В случае близости к естественным водоемам – рекам, прудам и даже колодцам – речь стала вестись об угрозах заражения холерными вибрионами и распространении малярии, дизентерии, брюшного тифа и пр. Связь с животными выдвигала на повестку дня вопрос об опасностях заражения сибирской язвой, сыпным тифом, туляремией и, конечно, чумой.
Угроза заражения посредством загрязненной воды, при всей сложности этого вопроса, приобрела важное политическое значение еще в конце XIX века, когда под влиянием гигиенистов гражданские и военные власти, а также само население стало прилагать разнообразные усилия по созданию водопроводов, поддержанию в чистоте общественных колодцев, снабжению кипяченой водой учреждений и пр. В широком смысле сдвиг в народном сознании здесь произошел раньше, чем были созданы технические условия для решения этой проблемы. Об этом свидетельствуют в том числе и тексты прошений, адресуемых светским властям рабочими небольших пригородных поселков, хотевших иметь для себя возможность пользоваться качественной (т.е. водопроводной) водой 7.
Угроза распространения заразных болезней, вызванных близостью к животным, имела более сложную конфигурацию, поскольку сами связи с животными были более динамичными и ситуативными. Открытие механизма передачи опасных микробов через посредство цепочки носителей, среди которых выделялись вши, мухи, крысы, суслики, тарбаганы, песчанки, а также больные домашние животные, со всей остротой поставил вопрос о необходимости отделения людей от реальных и потенциальных переносчиков опасных инфекционных заболеваний. В случае со вшами, мухами и крысами проблема сводилась к простому расширению требований гигиены и заботе о чистоте. С другой стороны, ситуация с больными и падшими животными, чье мясо могло употребляться в пищу, подталкивала к необходимости распространения ветеринарии и опять-таки пропаганде требований гигиены питания. Самую большую сложность представлял вопрос о полевых грызунах, поскольку их связь с человеком, наиболее долго оставалась за пределами санитарно-медицинского восприятия. Все же уже в дореволюционной России этот вопрос был поставлен и приобрел особую остроту для общественной медицины. В определенный момент этот вопрос стал в один ряд с самыми значимыми политическими вопросами.
Суслики и тарбаганы на рубеже двух веков были одним из предметов традиционных промыслов в засушливых регионах Поволжья. Шкурки этих животных использовались для пошива одежды, а мясо часто шло в пищу, особенно в голодные годы. Промышляли добычей этих зверьков в основном дети, но взрослые также были причастны к добыче этих животных и обработке их шкур.
С 1 по 8 марта 1914 года в Самаре под председательством Самарского губернатора Н.В. Протасьева состоялся первый областной съезд, специально посвященный проблемам борьбы с чумой и сусликами 8. В постановляющей части съезда звучали фразы о гигантских масштабах опасности, разносимой полчищами сусликов по всему Юго-Востоку России, включающем в себя Астраханскую, Ставропольскую, Саратовскую, Оренбургскую, Симбирскую и Уфимскую губернии, а также Уральскую, Донскую и Тургайскую области. Съезд квалифицировал сусликов не только как истребителей диких и культурных полевых растений, но и как разносчиков чумных микробов. Утверждалось, что «борьба с сусликом во всех отношениях должна быть отнесена к задачам государства и принята на средства Государственного казначейства, при посильном участии в расходах местных учреждений» 9.
Рассматривая сусликов в качестве конкурентов за пищевые ресурсы, а также установив их естественную причастность к распространению чумных эпидемий, власть объявила сусликам и иным полевым грызунам беспощадную войну. Однако эта война была временно прервана вследствие начала войны между ведущими мировыми державами, а затем вспыхнувшей в России гражданской войной. Но уже сразу после установления мира между народами и внутри страны война полевым грызунам была объявлена вновь.
Поиск и выявление сусликов-разносчиков чумы должен были взять на себя органы управления здравоохранением, в частности, Наркомздрав, а массированное уничтожение сусликов посредством распашки земель на местах их гнездования предписывалось органам управления земледелием – Наркомзему. Материальные и технические ресурсы последнего в первой половине 1920-х годов были недостаточны. Поэтому массированная распашка земель на Волге началась позже фактического начала войны с сусликами. В этих условиях основная задача по предупреждению чумной опасности выпала органам здравоохранения.
Основным инструментом профилактики чумной опасности в начале 1920-х годов вновь стало медицинское просвещение. Однако оно столкнулось с серьезным препятствием в лице нового рыночного механизма, который поощрял промысел сусликов и сбыт их шкурок. В это самое время органы потребительской кооперации в Поволжье проводили массовую закупку у населения шкурок сусликов и тарбаганов. Противочумные совещания в Саратове, проводившиеся на базе созданного в 1919 году противочумного института «Микроб», обратили внимание на этот факт и потребовали от правительства прекратить поощрение данных народных промыслов. Проблема, таким образом, переводилась в правовую плоскость.
Одновременно с этим массовыми тиражами издавались листовки, адресованные населению степных районов Поволжья, в которых говорилось об опасностях заражения чумой от сусликов.
Во второй половине 1925 года вышла листовка под названием «Кто и каким образом заражается чумой?» Она содержала серию рисунков, изображающих процесс передачи чумных микробов от сусликов к человеку. Жирными буквами были выделены следующие фразы:
«От сусликов заражаются чумой в наших степях!
Не прикасайтесь к сусликам! Боритесь с ними, затравливая их в норах сероуглеродом или ядовитыми газами.
Продашь за три копейки сусликовую шкурку и в то же время заразишься от нее чумой и погибнешь.
Только от сусликов заражаются летом чумой в наших степях. Будьте осторожны с ними» 10.
В той же листовке приводились примеры гибели суслятников – людей, заготавливающих шкуры сусликов. Все они были детьми.
Такие же листовки выходили и в 1923 и 1924 годах. Они публиковались как на русском, так и на арабском языке, понятном мусульманскому населению Поволжья 11. Населению предписывалось избегать полевых грызунов и сообщать об их падеже властям и участковому врачу. Между народом и полевыми животными воздвигалась мощная символическая преграда.
3. Народный целитель сквозь призму санитарно-медицинского восприятия
В культуре любого народа существует особая область знаний и практик, ориентированных на сохранение здоровья, иначе говоря, особая область народной медицины. Традиционными разделами ее в большинстве случаев оказываются повивальное искусство, остеопатия и траволечение. На Нижней и Средней Волге к концу XIX века существовал, безусловно, обширный мир народной медицины, представленный фигурами «бабушек», повитух, костоправов, знахарей и иных, специализирующихся в той или иной области целительства. Никто из них не был связан с группой профессиональных дипломированных медиков, а значительная часть, по-видимому, даже не получила какого бы то ни было школьного образования. Их знания, передаваемые из поколения в поколение, представляли собой плод смешения спиритуализма и эмпиризма, поэтому в практиках целителей заговор соединялся с наложением рук, а использование трав с чтением молитв и т.д. Не смотря на недостаток дипломированного медицинского персонала в Европейской части России в конце XIX века, который сохранялся еще и первые два десятилетия Советской власти 12, представители официальной медицины восприняли народных целителей как своих конкурентов у постели больного и повели с ними решительную борьбу.
В основу критики практик народной медицины была положена новая для того времени бактериологическая теория, позволяющая земским медикам предлагать свой особый взгляд на причины распространения заразных болезней и решительно утверждать превосходство своих методов лечения. Провозглашая ценность своего знания и своей профессии, опирающейся на достижения науки, медики в то же время стремились представить своих оппонентов в резко негативном свете. Ареной для развития их критических описаний стали периодические медицинские издания, число которых на рубеже двух веков стремительно возросло. На их страницах очень скоро был выведен типичный портрет целителя как человека крайне невежественного, чьи методы врачевания крайне опасны для здоровья его пациентов. Характерно, что в свете этого пародийного образа и народ, обращавшийся за помощью к «шарлатану», выглядел столь же пародийно и весьма жалко.
Доктор Г.И. Дембо, главный редактор «Врачебной газеты», распространявшейся по всей территории России, приводил в 1910 году следующее описание фигуры целителя, занятого борьбой с холерой в Воронежской губернии. Предложенный им образ в чем-то сродни сказочному.
«Беспомощность, некультурность, можно сказать, даже дикость и суеверие проявляют в народе склонность прибегать ко всякого рода знахарству. Проходимцы и шарлатаны в годину бедствия находят обильную пищу. Так, в одной из слобод нашелся выживший из ума бывший воин русско-турецкой компании с удивительно бессмысленным способом лечения холеры. Его способ заключался именно в подрезании языков. Вооружившись куском стекла от пивной бутылки, оператор направо и налево перерезывал вены под языком, вытирая стекающую кровь грязною тряпкой. Казалось бы, что подрезывание языков ничего не имеет общего с холерой, а между тем легковерный народ валил к нему толпой, чтобы только найти спасение от холеры. Старик, не сознавая, что своими грязными манипуляциями прививает холеру, считался во всем околотке целителем и святым и, когда его арестовали, то целые толпы мужиков и баб хотели спасать целителя. Удивляться нашему некультурному мужику нечего, но никто не поверит, что нашлась одна учительница, которая подверглась этой операции и привила себе холеру, от которой и скончалась» 13 .
Санитарный врач И.А. Добрейцер, бывший регулярным корреспондентом «Врачебно-санитарной хроники Саратовской губернии» первые два десятилетия ХХ века, а при большевиках возглавивший эпидемиологический отдел Наркомздрава, в одной из своих дореволюционных публикаций предложил не менее колоритные образы целителей-«шарлатанов» в Хвалынском уезде Саратовской губернии.
«Для примера позволю себе привести способы «лечения» болезней, практикующиеся в одном из таких селений, приемы знахарей, с которыми мне пришлось познакомиться на днях, при объезде этих селений. При заболеваниях глотки приглашается старуха, которая «выдавливает нарывы» на миндалинах. Рук, разумеется, не моет и заражает других детей. Вылизывают языком попавшие в глаза соринки. При зубной боли дают вдыхать пары белены. При женских болезнях сажают «на ртуть»: в кадку опускают горячие камни, обливают их водой, сюда ставят жаровню с горячими углями, женщина садится на корточки, укрывается и дышит, покуда сил хватает, парами воды и ртути. Ртуть дается и внутрь в виде приготовленных знахарями пилюль. Один мужчина-знахарь лечит баней: с женщинами, раздетыми до гола, этот знахарь проделывает в бане какие-то манипуляции. Популярность его велика. К нему идут толпами, ждут очереди. И этой очереди ждут не только отдельные лица, но и целые селения: ходоки из соседних селений идут к нему просить к себе. Селениям назначается очередь. Последней ждут, не дождутся. Другой знахарь – также мужчина – лечит довольно оригинально зубную боль: он трется своей щекой о щеку больного или больной. Популярность его большая, народу к нему идет много. Говорят, помогает. Ему платят, так как он принимает на себя боль других» 14.
Не имея возможности прибегнуть к запретительным мерам и покончить с целительством как особым социальным институтом, российские медики вплоть до 1920-х годов прибегали именно к журнальной критике, формируя негативное мнение о целителях именно среди своих коллег дипломированных медиков. Успех борьбы с целительством и целителями тот же доктор Добрейцер в 1914 году связывал не с возможной государственной политикой против народной медицины, а с просвещением народного сознания.
«Покуда население не усвоит себе хотя бы в общих чертах основ физиологических и патологических процессов организма, до тех пор указанные приемы знахарства будут продолжаться» 15.
В санитарно-медицинском восприятия всякий представитель народной медицины на Нижней и Средней Волге на рубеже XIX и XX веков выступал как человек начисто лишенный научных знаний о причинах болезней и рациональных методах лечениях их. Что касается случая заразных болезней, в основе которых лежал тот или иной механизм инфицирования человеческого организма, то здесь целители квалифицировались как однозначно ничего не смыслящие в этом вопросе. Таким образом, микробы выступали своеобразными союзниками просвещенных врачей в их борьбе со своими профессиональными конкурентами, а заодно и бесценным орудием перевоспитания невежественного народного сознания, столь слепо доверявшего «шарлатанам». Мириады опасных микробов, кишевших на немытых руках деревенского знахаря, с точки зрения медика, выступали наиболее верным символом отсутствия цивилизованности в поволжской глубинке.
Заключение
В первые годы ХХ века в Нижнем и Среднем Поволжье стал формироваться особый санитарно-медицинских порядок, оплотом которого стала разветвленная сеть медицинских учреждений и связанных с ними бактериологических станций, игравших роль институтов, где непосредственно производились достоверные знания о природе опасных инфекций. Этот порядок был в известном смысле наложен на существующую систему социальных связей и культурных практик и представлений. Идея предупреждения опасности эпидемий заразных болезней привела к необходимости планомерного вмешательства в саму толщу народной жизни. Просвещение народного сознания было дополнено мерами, направленными на то, чтобы оторвать само тело народа от его естественного окружения. Этому способствовало не только производство вакцины против некоторых опасных инфекций, но меры по изменению самой экологии существования поволжского населения.
Первая мировая война и гражданская война ослабили интенсивность борьбы с эпидемиями. Однако уже с 1918 года советское правительство возобновило ее с еще большей силой, создав для этого эффективный механизм – Наркомздрав, ставший в данном вопросе преемником царского министерства внутренних дел 16 . Во второй половине 1920-х годов произошел коренной переворот в жизни сотен тысяч русских, казаков, калмыков, «киргизов» и других народов Поволжья. Не в последнюю очередь он был вызван массированной распашкой земель, которая велась в том числе и для того, чтобы покончить с полевыми грызунами-разносчиками чумы. Сельское население двинулось в города, вынужденное осваивать новые формы быта и культуры. В этих условиях прежние формы борьбы с эпидемиями были дополнены конструированием нового, социалистического быта. С позиций санитарно-медицинского восприятия первых лет советской власти народная культура продолжала оставаться грубой материей, требующей отлития в новую форму.
Сноски
1. Мирский М.Б. Медицина России XVI XIX веков. М., 1996. С.318.
2. Гамалея Н.Ф. Собр. соч. Т.3. С.171.
3.Зейлигер Д. Хроника земской санитарии // Гигиена и санитария. 1911. №21 22.
4.Например, см.: Розанов С.П. Земская передвижная выставка по заразным болезням в Петровском уезде Саратовской губернии // Врачебно-санитарная хроника Саратовской губернии. 1913. №2. С.109.
5. Труды 5-го противочумного краевого совещания. Саратов, 1926. С.30.
6. Хроника // Холерный листок. Издание Самарского губернского земства. 1907. №3. С.66.
7.Холерный листок. Издание Самарского губернского земства. 1907. №2. Прилож. С.5.
8. Постановления Самарского областного по борьбе с чумой и сусликами съезда // Врачебно-санитарная хроника Саратовской губернии. 1914. №4. С.400 428.
9. Там же. С.423.
10.Труды 5-го противочумного краевого совещания. Саратов, 1926. Приложение.
11. Труды 4-го противочумного краевого совещания. Саратов, 1924. Приложение.
12. См. Michaels P.A. Curative Powers: Medicine and Empire in Stalin’s Central Asia. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 2003. P.25.
13. Дембо Г.И. К истории борьбы с холерой в России в 1910 году // Врачебная газета. 1910. №45. С.1371.
14. Добрейцер И.А. Опыт организации чтений в Хвалынском уезде (К вопросу о распространении ги-гиенических знаний) // Врачебно-санитарная хроника Саратовской губернии. 1914. №5. С.541 542.
15. Там же. С.542.
16. Weissman N.B. Origins of Soviet Health Administration. Narkomzdrav, 1918 1928 // Health and Society in Revolutionary Russia. Ed. S. Gross Solomon and J.F. Hutchinson. Bloomington and Indianapolis: Indiana University Press, 1990. P.98.
